ДИОН ХРИСОСТОМ.
ИЗБРАННЫЕ РЕЧИ.
XXXVI. Борисфенитская речь, произнесённая
Дионом на его родине (отрывки)
1. Мне довелось посетить город Борисфен1 летом; я приехал туда морем
после моего бегства с родины2, намереваясь, если будет возможно,
пробраться через Скифию к гетам3, чтобы увидеть своими глазами, как
там живут люди. И вот однажды около полудня я бродил по берегу Гипанида4:
ведь сам город получил свое название от реки Борисфена5, потому что
она красива и широка, но лежит он на Гипаниде (там же, где находится нынешний
город, было основано и первоначальное поселение) — несколько выше мыса, называемого
мысом Гипполая, только на противоположном берегу; (2.) этот мыс, остроконечный
и каменистый, вклинивается, словно корабельный нос, между устьями обеих рек;
реки, начиная от этого места, образуют лиман, который тянется до самого моря
примерно на двести стадиев; ширина обеих рек вместе .взятых здесь тоже не меньше
этого. Большая часть лимана заболочена, и при безветрии в ней господствует полное
затишье, как в стоячих водах; лишь возле правого берега речное течение становится
заметным, и, наблюдая это течение, моряки, входящие в лиман, определяют глубину
воды. Здесь же благодаря силе течения река находит себе выход в море; иначе
при сильном южном ветре, дующем против течения, в устье мог бы образоваться
затор воды. (3.) Весь окрестный берег болотист и порос густым камышом и деревьями;
даже и в самом лимане растет много деревьев; они похожи на мачты судов, и неопытные
корабельщики подчас сбивались с пути, принимая их за корабли и держа на них
курс. Здесь же находится множество солеварен, где закупает соль большинство
варваров, а также греки и скифы, живущие в Херсонесе Таврическом. Обе реки впадают
в море около крепости Алектор, принадлежащей, как говорят, супруге сарматского
царя.
4. Город борисфенитов по своей величине уже не соответствует своей былой славе,
чему виной постоянные войны и разрушения. Ведь этот город, построенный очень
давно, в самой гуще варварских племен и притом, пожалуй, наиболее воинственных,
постоянно подвергается нападениям и не раз бывал захвачен врагами. Последнее
и наиболее страшное разрушение он претерпел около ста пятидесяти лет тому назад.
В ту пору геты захватили и этот город, и многие другие по левому берегу Понта
до самой Аполлонии. (5.) Поэтому положение греков, живших в этом краю, стало
очень тяжким: некоторые города вовсе не были заселены заново, другие — едва-едва,
причем по большей части в них поселились варвары. Немало городов в разных областях
подвергалось захвату и разрушению, так как греческие поселения рассеяны повсюду.
Однако борисфениты после разрушения своего города снова, собравшись вместе,
заселили его, по-видимому, согласно желанию скифов, которые хотели вести торговлю
с греками, приезжавшими в эту гавань; когда город стал необитаем, греки перестали
заезжать в него, так как у них не находилось земляков, у которых они могли бы
остановиться; а сами скифы не сочли нужным, да и не сумели построить торговую
пристань по греческому образцу.
6. О том, что город пришлось восстанавливать после разрушения, свидетельствует
плохая постройка зданий, а также и то, что весь город теснится на небольшом
пространстве. Он пристроен к части старой городской стены, на которой уцелело
еще несколько башен, но ни величия, ни мощи они городу не придают. Весь участок
между башнями заполнен домами, так плотно притиснутыми друг к другу, что между
ними даже проходов не остается. Их окружает невысокая стена, ненадежная и непрочная.
Еще несколько башен стоят очень далеко от нынешнего поселения, так что даже
трудно представить себе, что они принадлеркали к этому же городу. Таковы явные
следы разрушений, а также и то, что в храмах нет ни одной статуи богов, сохранившейся
в целости, — все они повреждены, как и изображения на надгробиях.
7. Так вот, как я уже сказал, в тот день я совершал загородную прогулку, и меня
догнали, выйдя из города, несколько жителей Борисфена, — они делали это нередко.
Потом мимо нас промчался верхом Каллистрат, прискакавший откуда-то из-за города;
но, отъехав недалеко, он сошел с коня, поручил его своему спутнику и подошел
ко мне, весьма благопристойно держа руки под плащом; на поясе у него висел длинный
меч — обычное оружие всадников, он носил шаровары, вообще был одет по-скифски,
а на плечи у него был накинут короткий легкий черный плащ, как принято у борисфенитов;
они предпочитают одеваться во все черное, по-видимому следуя примеру одного
скифского племени — «меланхленов» («черных плащей»), которые, по моему мнению,
получили это название от греков.
8. Каллистрату было около восемнадцати лет, он был очень красив, высокого роста
и имел в себе много черт ионийского типа. О нем говорили, что он храбр в бою
и что он победил уже многих сарматов, одних убил, других взял в плен. Он живо
интересовался и ораторским искусством, и философией, так что даже хотел пуститься
в плавание вместе со мной. За все это он пользовался большим уважением среди
своих сограждан, — впрочем, отчасти и за свою красоту: поклонников у него было
много. Этот обычай — любовь к юношам — борисфениты унаследовали от коренных
уроженцев своей греческой метрополии;6 по-видимому, они и некоторых
варваров приучили к тому же, — конечно, не к их благу, — тем более что варвары
переняли это на свой варварский лад, в грубоватой форме.
9. Зная, что Каллистрат очень любит Гомера, я завел с ним беседу об этом поэте.
Правда, все борисфениты питают к нему особое пристрастие, вероятно потому, что
они сами и в наше время воинственны, а может быть, и вследствие их преклонения
перед Ахиллом;7 они почитают его чрезвычайно и воздвигли ему храмы
— один на острове, названном его именем, другой в городе. Поэтому они ни о ком
другом, кроме Гомера, ничего и слышать не хотят. И хотя сами они говорят по-гречески
не совсем правильно, поскольку они живут среди варваров, но «Илиаду» почти все
знают наизусть.
10. И вот я в шутку спросил Каллистрата: — Какой поэт по-твоему лучше, Гомер
или Фокилид? — Он ответил со смехом: — Этого второго поэта я не знаю даже и
по имени, да и никто из здешних жителей, я думаю, о нем ничего не знает. Никого
другого, кроме Гомера, мы и за поэта не считаем; но уж зато нет здесь человека,
который бы его не знал. О нем одном упоминают наши поэты в своих произведениях,
они произносят его стихи по любому случаю и всегда, когда мы готовимся к бою,
вдохновляют ими войска; говорят, в этих случаях в Лакедемоне пелись песни Тиртея.
Все эти певцы слепы и, по их мнению, невозможно стать поэтом, не будучи слепым.
11. — Это свое, мнение, — сказал я, — они основывают на примере Гомера, как
будто болезнь глаз имеет какое-нибудь значение для поэзии. Фокилида же вы, судя
по твоим словам, не знаете; а между тем он принадлежит к числу очень знаменитых
поэтов. Ведь если к вам приедет из-за моря купец, который раньше никогда у вас
не бывал, вы не сразу отнесетесь к нему с пренебрежением, а сперва испробуете
его вино или возьмете образцы других товаров, привезенных им; если его товары
понравятся вам, вы их купите, если же нет — отправите купца восвояси. Вот так
же вам следует испробовать небольшой образчик стихотворений Фокилида: (12.)
ведь он не из тех, кто сочиняет огромные растянутые поэмы, как ваш любимец,
который на описание одной битвы затрачивает больше пяти тысяч стихов; у Фокилида,
напротив, и начало и конец стихотворения укладываются в два-три стиха; при этом
он в каждое свое изречение включает свое имя, считая это важным и заслуживающим
внимания, не так, как Гомер, который ни в одном из своих произведений не назвал
себя. (13.) Не кажется ли тебе, что Фокилид имел основание поставить свое имя
перед таким мудрым изречением.
Вот
что сказал Фокилид: ничтожный, горный поселок,
Крепкий порядок блюдя, сильней Ниневии безумной.
Разве эти слова, если их сравнить с целой «Илиадой» и «Одиссеей»,
не более ценны для. тех, кто внимательно вдумается в них? Или для вас полезнее
слушать о прыжках и неистовстве Ахилла и о его громких воплях, которыми он обращал
троянцев в бегство? Неужели заучивание всего этого наизусть принесет вам больше
пользы, чем мысль, что даже маленький поселок, лежащий на скалистых кручах,
если он управляется, как должно, лучше и счастливее, чем большой город на широкой
равнине, населенный людьми неразумными и управляемый беспорядочно и беззаконно?
14. Каллистрат остался недоволен моими словами и возразил: — Чужестранец, мы
любим тебя и очень уважаем; иначе ни один борисфенит не стерпел бы того, что
ты так отозвался о Гомере и Ахилле: Ахилл — для нас бог, как ты сам видишь,
а Гомера «мы чтим почти наравне с богами».
Тогда я, желая успокоить его и в то же время перевести нашу беседу на какой-нибудь
иной предмет, для него полезный, сказал:
— Прошу тебя простить мне,
А
когда что суровое сказано ныне,
После
исправим...8
Когда-нибудь в другой раз мы восхвалим и Ахилла и Гомера, — насколько,
по моему мнению, он этого заслуживает за те свои мысли, которые правильны. (15.)
Но сейчас давай рассмотрим то, что сказал Фокилид: мне кажется, что он прекрасно
высказался касательно устройства города. — Пожалуйста, сделай это, — сказал
Каллистрат, — ведь все, кого ты здесь видишь, очень хотели бы послушать тебя;
оттого они и собрались здесь у реки, хотя на душе у них не очень-то спокойно;
ты ведь, наверное, Знаешь, что вчера в полдень скифы сделали набег, нескольких
зазевавшихся стражей убили, а других, как видно, захватили в плен. Мы еще ничего
точно не разузнали, так как скифы уже успели ускакать довольно далеко от города
и притом в противоположном направлении.
16. Дело действительно обстояло именно так: городские ворота были уже заперты
накрепко и на стене был поднят боевой знак. Однако все присутствующие были такими
любителями послушать речи, настолько греками до мозга костей, что почти все
горожане, уже вооруженные, сбежались сюда и хотели послушать, что я буду говорить.
И я, восхищенный их рвением, сказал: — Если хотите, может быть, мы пойдем в
город и присядем где-нибудь? Ведь на ходу не всем удастся слышать то, о чем
мы будем беседовать: тем, кто находится сзади, слушать неудобно, но они, проталкиваясь
поближе, мешают и стоящим впереди. — (17.) Едва я сказал это, как все ринулись
к храму Зевса, где они обычно собирались на совет. Старейшие и наиболее уважаемые
граждане уселись в круг на ступенях, а вся толпа стояла возле храма — перед
ним была большая открытая площадь. Будь здесь философ, это зрелище доставило
бы ему огромное удовольствие: все они выглядели точь-в-точь как те древние греки,
которых описывает Гомер, длинноволосые и бородатые; среди них был только один
бритый, и за Это все его порицали и ненавидели; говорили, что он придерживается
этого обычая неспроста, а чтобы подольститься к римлянам и показать, что он
им друг; таким образом, всякий мог видеть, насколько такое обличив позорно и
ни в коем случае не подобает мужчинам.
18. Когда все утихли, я сказал, что они, жители древнего греческого города,
правильно поступают, желая послушать об устройстве и управлении городов.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
24. Я хотел развивать дальше мою основную мысль, когда один из
присутствующих прервал меня громким возгласом. Он был самым старшим из них всех
и пользовался величайшим уважением, но слова его были очень скромны: — Не сочти,
чужестранец, — сказал он, — грубым и варварским поступком то, что я прервал
тебя и помешал тебе продолжать твою речь. В вашем краю это, конечно, не принято,
так как у вас нет недостатка в философских беседах и всякий может слушать речи
многих ораторов о любом предмете; но для нас прямо-таки можно считать чудом,
что к нам приехал ты; (25.) ведь обычно к нам приезжают люди, которые только
по называнию греки, а на деле еще большие варвары, чем мы сами; это — купцы
и мелкие торгаши; привозят они нам всякие тряпки и скверное вино, да и от нас
не вывозят ничего путного. Но тебя, наверное, сам Ахилл прислал к нам со своего
острова; мы очень рады слушать все, о чем бы ты ни говорил. Однако мы думаем,
что недолго ты пробудешь с нами, да и не желаем этого, — мы хотим, чтобы ты
как можно скорее в добром здоровье вернулся к себе домой! (26.) Но так как ты
в своей речи коснулся божественного миропорядка, то я чувствую, словно меня
возносит ввысь какая-то божественная сила, и вижу, что и все присутствующие
здесь рвутся послушать речь именно об Этом предмете; ибо все, что ты сказал,
показалось нам восхитительным и вполне достойным этой темы; это как раз то,
о чем мы всего более хотели бы послушать. Что касается глубокого знания философии,
то мы, конечно, им не обладаем, но, как ты знаешь, мы — любители Гомера, а кое-кто
из нас — правда, немногие — и Платона; к ним можешь причислить и меня: я часто
читаю его сочинения, насколько это мне доступно. Правда, тебе может показаться
нелепым, что именно тот, кто больше всех граждан своей речью напоминает варвара,
восхищается этим писателем, подлинно греческим, самым мудрым из всех, и старается
его изучать, — как если бы полуслепой человек, отворачиваясь от любого другого
источника света, смотрел прямо на солнце.
27. Вот как обстоит дело. Если хочешь доставить всем нам радость, отложи свою
речь об обществе смертных людей, может быть, наши соседи завтра оставят нас
в покое и мы не будем вынуждены меряться силами с ними, что нам постоянно приходится
делать; поговори теперь с нами о божественном государстве, или о его строе —
назови это как тебе угодно. Расскажи нам, где оно, каково оно, и при этом, насколько
можешь, постарайся приблизиться к благородной свободе платоновской речи, что
тебе, как нам показалось, только что удалось сделать.
Если даже мы многого и не поймем, то мы, во всяком случае, воспримем самый язык:
он для нас привычен — ведь он звучит сходно с языком Гомера.
28. Я был в восторге от простодушной искренности старика и ответил с улыбкой:
— Дорогой Гиеросан! Если бы ты вчера, когда на вас напали враги, велел мне взяться
за оружие и сражаться, как Ахилл, то я, конечно, исполнил бы твое первое желание
и попытался сразиться за моих друзей, но, как бы я ни старался, второе твое
желание — уподобиться Ахиллу — едва ли бы мог выполнить. Так и теперь я отвечу
только на одну из твоих просьб и произнесу речь в меру моих сил, но
Я
не дерзнул бы, однако, бороться с героями древних
Лет...9
Ведь, как говорит поэт10, и Эврит напрасно вступил в бой с теми,
кто был сильнее его. Однако я не премину проявить в этом деле величайшее усердие.
29. Ответив ему так, я все же был сильно взволнован и собрался с духом, вызвав
в памяти образы Платона и Гомера.
О Дионе - VI - VII - VIII - IX - X - XII - XVIII - XXI - XXXVI - LI - LIII - LV