В Эпирском деспотате первой половины XIV в., в период краткого затишья военных действий со стороны венецианских завоевателей, но при сохранявшейся опасности конфликта с Сербией, в этой глухой окраине Византийской империи осуществляется попытка переложить «Илиаду» Гомера четырехстопным хореем на средневековый греческий язык. Попытку эту предпринял некий Константин Гермониак по заказу Иоанна II Комнина Ангелодуки (Иоанна Орсини), ставшего эпирским деспотом после убийства им родного брата Николая Орсини в 1323 г. и в 1335 г. отравленного своей женой Анной Палеологиней.
     Об авторе византийской «Илиады» не сохранилось никаких биографических сведений. На основании заключительной главы последней, XXIV, песни поэмы ее издатель Э. Легран предполагал, что Гермониак был лекарем-шарлатаном, не имевшим ни медицинского образования, ни каких-либо навыков по лечению больных.[1] Правда, французский ученый охарактеризовал свое предположение как слишком смелое.[2] Приводим перевод этой главы, чтобы читатель мог судить, справедливо ли мнение французского исследователя. Итак, песнь XXIV, гл. 142, ст. 265—360:

     По мнению Э. Леграна и К. Крумбахера, художественная сторона этой огромной, в 8799 стихов поэмы очень слаба. Византийский автор, как пишет Э. Легран, ради ритма злоупотребляет лишними словами (gЂr, g™, goВn).[3] В самом деле, частица gЂr встречается в поэме 1789 раз, причем однажды — в семи строках подряд  (XXIII, 182-188).
     Подобные факты, к которым Э. Легран добавил еще ссылку на встречающиеся в поэме солецизмы типа sБn toБv A№antav toБv dБo, варваризмы fugТnai, eёselq™nai, а также на путаницу в употреблении падежей в зависимости от предлогов (относя это, правда, за счет путаницы, существовавшей в обиходном народном языке того времени [4]), позволили французскому ученому назвать Гермониака «дрянным версификатором».[5] К. Крумбахер также пишет, что монотонность его стиха не смягчается ни рифмой, ни делением строф, ни чередованием каталектических и акаталектических стихов.[6] Никаких поэтических достоинств ни Э. Легран, ни К. Крумбахер не признают за творением Гермониака.
     Однако следует обратить внимание на то, что этот «дрянной версификатор» довольно умело составляет акростихи. Таковы, например, стихи 61—85 вступления к поэме, образующие алфавитный акростих. Кроме того, каждая из двадцати четырех песен поэмы также начинается акростихом так, что начальные буквы первых строк дают название той буквы греческого алфавита, которой обозначается порядковый номер песни: альфа — первая, бета — вторая, гамма — третья и т. д., например (I, 3—6):

Правда, один случай акростиха свидетельствует о небрежности автора. Это начало VIII песни, где искажается написание буквы теты:

     Как полагает Э. Легран, Гермониак довольствуется здесь одинаковым созвучием эты и эпсилона в ущерб орфографии.[7] Все-таки справедливость требует заметить, что это единственный пример нарушения акростиха, и нарушение — не фонетическое, а орфографическое.
     Далее, нельзя сказать, чтобы автор совсем не заботился о художественной выразительности стихов; в поэме есть и аллитерация, и игра созвучными словами, и анафора в наиболее значительных по смыслу частях. Например, во вступлении к первой песни (ст. 11—13), говоря о своем стремлении сделать доступной всем поэму Гомера, в которой, по его выражению, много «темных речений» (tЃv skoteinЃv l™xeiv — там же, ст. 17), и сравнивая себя с Моисеем, выводившим израильтян из Египта по Чермному (Красному. — Т. П.) морю, Гермониак умело пользуется указанными выше приемами поэтической речи:

Замечательный пример игры созвучными словами, аллитерации, анафор обнаруживаем в III песни (ст. 108—130): царь Египта, к которому Парис прибыл из Спарты с похищенной Еленой, обращается к нему с такими словами:

     Все сказанное о художественных достоинствах поэмы позволяет сделать вывод, что Гермониак был не столько плохим версификатором, сколько либо не очень добросовестным, либо, быть может, мы имеем необработанный, первый вариант его произведения, который по какой-либо причине автор не смог довести до соответствующего уровня стихотворной техники. Поэма дошла до нас в трех рукописях XV в. Одна из них хранится сейчас в Лейдене (№ 93), две — в Париже (№№316, 444). Другие сочинения, написанные в Византии приблизительно в то же время, во всяком случае в XIV в., и также посвященные теме Троянской войны (анонимные поэмы «Ахиллеида», «Троянская война»), дошли до нас лишь в одной рукописи. На этом основании К. Крум-бахер справедливо замечает, что у этой «Илиады» в средние века было немало читателей. Далее, по его словам, еще в эпоху гуманизма произведение Гермониака нашло поклонника на Западе в лице Николая Луканиса, который написал «Илиаду» на латинском языке, использовав в качестве образца именно «Илиаду» Гермониака.[9] Такая популярность византийской поэмы не случайна: она, несомненно, привлекала читателей не только простотой стихотворного размера, в котором и краткость строки, и четкое чередование ударных — безударных слогов — пусть даже однообразное и не всегда соответствовавшее правилам грамматики, но зато заключавшее в себе живую экспрессию разговорной речи, — все это было во вкусе не слишком-то образованных греков далекой византийской окраины. Но главное — содержание поэмы таково, что оно не могло не заинтересовать читателя. Гермониак, хотя и говорит неоднократно во вступлении (ст. 4, 5, 22) о своем намерении упростить стихи Гомера и хотя уже перед первым стихом I песни пишет о «начале пересказа «Илиады» Гомера», на самом же деле собственно «Илиаде» Гомера он посвящает пятнадцать песен из двадцати четырех (с VII по XXI включительно), а остальные заполняет пересказом событий, предшествовавших Троянской войне, и тех, которые совершились после нее. Каждая песнь строится по такому плану: вступление (без заголовка), далее следуют небольшие главы (в среднем по 50—70 стихов), имеющие заголовки. Нумерация глав сквозная от первой до последней песни; каждая глава имеет свое, как правило, прозаическое название; только одна 5 глава I песни имеет название стихотворное:
 

     Таким образом, пересказ гомеровской «Илиады» довольно краток, но сведения, даваемые до этого пересказа и потом, весьма любопытны и прежде всего поражают огромным размахом описываемого: здесь и вся жизнь Гомера, и краткий перечень того, что он написал, и рассказ о рождении, воспитании и приезде в Спарту Париса, о том, как он влюбился в Елену, похитил ее и привез в Трою. После изложения песен Гомера Гермониак рассказывает о любви Ахилла к Поликсене, о предательском убийстве его Парисом и Деифобом, о самоубийстве Аякса, о троянском коне, с помощью которого греки овладели Троей, о встрече Менелая с Еленой, о смерти Поликсены, об убийстве Полидора Полиместором и о том, как Гекуба, мстя за Полидора, убила восьмерых детей Полиместора, а самого его ослепила. Кончается поэма эпилогом, перевод которого был дан выше.
     Композиционное расположение всего этого обширного материала, расположение весьма логичное и пропорциональное по объему, занимаемому каждой темой внутри каждой песни, достойно похвалы. Примечательна и такая особенность: в 16 случаях из 24 тема заключительной главы каждой песни развертывается не до конца, а переносится во вступление следующей песни. Таковы заключительные главы песен I—VI, VIII—XI, XIV, XV, XVIII, XX, XXII, XXIII. Даже речи, произносимые героями, иногда разделяются между двумя песнями: VIII и IX, XI и XII. Трактовка перечисленных выше тем почти всегда любопытна по той или иной причине. Например, главы, посвященные Гомеру, позволяют нам судить о том, что знали византийцы об этом поэте, об его творчестве:
 
 

     В главе 3 той же песни — «О книгах, написанных Гомером», — Гомер называется автором тринадцати «очень мудрых сочинений» (...triska°deka bibl°a ћgraye sofЃ gЃr pЂnu — ст. 78, 79).
     Первым сочинением назван «Маргит», затем «Битва эпигонов», «Фиваида», «Эхалия», «Кекроп», семь гимнов богам в одной книге, «Эпиклиды», тысяча свадебных гимнов, «Батрахомиомахия», книга «О приготовлении к учению», «Илионская битва», «Илиада», «Одиссея».
     Глава 4, не лишенная грубоватого, в народном духе юмора, содержит тот же мотив грусти по поводу нелегкой жизни человека на земле, с каким мы уже знакомы по эпилогу:
 
 

     В главе 5, стихотворный заголовок которой был дан выше, среди предшественников Гомера, писавших о Троянской войне, не называется ни одного имени, а среди тех, кто жил после Гомера, — только Еврипид и Ликофрон. Далее (гл. 6), изложив миф о свадьбе Пелея и Фетиды и о споре трех богинь из-за обладания золотым яблоком, Гермониак оценивает этот миф как совершенно неправдоподобный, и вот почему. Он пишет, что, согласно 7-й книге «Родословной лучших греков» Еврипида,[11] в то время, когда происходила свадьба Пелея и Фетиды, отец Париса, Приам, только родился. В мифе же говорится, что Парис решал на этой свадьбе спор трех богинь. Ясно, что Парис тогда еще не мог и родиться, если незадолго до этой свадьбы появился на свет его отец Приам. А истина, по мнению Гермониака, заключается в следующем: Приам, сын Лаомедонта, взял в жены Гекубу, дочь Киссея, которая родила ему девятнадцать детей. На этом I песнь кончается.
     II песнь повествует о предсказании, полученном Приамом до появления на свет Париса, о рождении и воспитании мальчика. Вначале излагается то же, что у Цеца в 38—75 ст. первой части поэмы «События догомеровского, гомеровского и послегомеров-ского времени», — как Гекуба, носившая в чреве младенца, будущего Париса, видела сон, что она родила пылающий факел, в пламени которого сгорела Троя и вся Фригия. Услыхав об этом сне, Приам отправился к прорицателям и получил ответ, что от сына, которого должна родить Гекуба, погибнет Троя; это случится тогда, когда сыну исполнится 30 лет. Дальнейший рассказ Гермониака отличается от повествования Цеца: Гермониак дает более древний вариант мифа; иная у него и этимология имени Париса. У Цеца нет и речи о намерении Приама и Гекубы умертвить ребенка; отец решает удалить сына из Трои, построив для него город на далекой окраине царства и назвав его в честь сына Парием; в этом городе Парис живет до 30 лет. Согласно же Гермо-ниаку, Приам и Гекуба решают погубить младенца, едва только он появится на свет. Но родившийся мальчик был настолько красивым, что родители сжалились над ним и сами не предали его смерти; правда, поступили они с ним не менее жестоко, чем если бы умертвили (II, 49—68):
 
 

     Далее рассказывается о том, что когда Парису исполнилось 32 года, Приам, думая, что пророчество уже не оправдается, возвращает сына в свою столицу и вскоре посылает его в Элладу совершить жертвоприношения Аполлону Дельфийскому.[12] Здесь рассказ Гермониака очень близок к рассказу Малалы: называется одно и то же число месяца, когда Парис отплыл из Трои — 28 июня (Гермониак, II, 126, 127; Малала, Летопись, кн. V); согласно тому и другому автору, Париса сопровождают сто фригийских юношей (Гермониак, II, 135, Малала, там же); он везет много даров и письма всем царям и топархам Эллады (Гермониак, II, 139—141; Малала, там же). Но рассказ о происхождении Елены у этих авторов различен. По Гермониаку, Елена — родом из Лакедемона (II, 162—177); Малала же пишет, что она была из Трои (там же). Зато оба автора называют один и тот же возраст Елены в то время, когда ее похитил Парис, 26 лет (Гермониак, там же; Малала, там же). Затем у Гермониака следует показательное для вкуса читателей того времени описание внешности Париса и Елены, причем внешность Париса дана всего лишь в 8 стихах (II, 178— 185), а описание внешности Елены занимает 118 стихов (II, 193— 310). II песнь оканчивается не менее любопытным рассуждением автора о всемогущей силе любви, от которой нельзя уйти ни одному человеку; этим до некоторой степени словно оправдывается поступок Париса (II, 15, 310—366):
 
 

     Песнь III начинается похвалой разумной верной супруге, т. е. обобщает тему, которая развивалась в заключительной главе предыдущей песни. Затем описывается похищение Парисом Елены среди ночи (ст. 39—107); вместе с ней он похитил пять ее служанок, деньги, золото, драгоценные украшения; сели они на корабль, однако неблагоприятный ветер не позволил Парису плыть домой (III, 16, 50-154):
 
 

     Эпизод с Протеем поистине замечателен. Во-первых, мифический персонаж — старец Протей — выступает у Гермониака (кстати сказать, и у Малалы тоже — там же) не как морское божество, а как реальная историческая личность. Заметим только, что согласно мифу, Протей обитал на острове Фарос близ Египта, т. е. какая-то связь между мифическим старцем и египетским царем у византийских авторов существует. Оправданием тому и другому автору в данном случае может служить то, что еще в классической Греции Протей считался одним из древних египетских царей.[13] Во-вторых, этот эпизод вызывает в памяти один из эпизодов «Одиссеи»: только там неблагоприятный ветер препятствует Менелаю, возвращающемуся из-под Трои, но он тоже попадает в Египет, откуда не мог отплыть до тех пор, пока ему не помогла дочь Протея Эйдотея.[14] Очевидно, Гермониак либо смутно помнил этот эпизод, описанный Гомером, либо умышленно изменил его, чтобы сделать свой рассказ более занимательным.
     Песни IV, V и VI посвящены описанию начала Троянской войны и ее хода в течение десяти лет, причем, любопытно, что сначала греки, узнав о похищении Елены, отправили в Трою послов, чтобы троянцы миром возвратили им Елену, но те не согласились. И тогда началась война (III, 154—187). Собственно «Илиада» по Гомеру начинается с 19 стиха VII песни. В стихах 15—18 Гермониак объясняет, что Гомер «вопрошает богиню» — какую именно, — не пишет.
 
 

     На основании этого отрывка можно в какой-то степени получить представление о том, как Гермониак пересказывает Гомера: особой лексической близости искать, разумеется, не приходится; Гермониак заимствует у Гомера лишь самые основные слова, без которых было бы невозможно передать краткое содержание: «гнев» (и то лексически у Гермониака другое слово: не mТnin, а мrgРn), «воспой» (в форме ade) «гибель ахейцев» (тоже другое слово: не •lgea, а мleqr°a) и т. д. Разумеется, Гермониак пересказывает Гомера весьма и весьма кратко; он опускает действия богов, развернутые описания сражений; нередко содержание целой песни Гомера он вмещает в одну, две или три главы своей поэмы, например: вся XVII песнь Гомера занимает главы 33 и 34 XVIII песни Гермониака, XVIII песнь Гомера — три главы той же песни Гермониака (35, 36, 37); вся XX песнь Гомера помещена в одной главе 100 той же XVIII песни. Лишь в одном случае нам удалось подметить у Гермониака более расширенное по сравнению с Гомером описание. Это приведенная выше речь Хриса к греческим царям, занимающая 30 стихов у Гермониака (ст. 67— 97), тогда как Гомер посвящает ей всего 5 стихов (I, 17—21). Зато следует отдать должное Гермониаку, что в описании военных сражений ему удается достичь в немногих словах живой выразительности и почти наглядности действия, например (IX, 59-69)
 
 

     Нередко Гермониак искажает сведения, даваемые Гомером; так, он говорит, что Ахилл, сжигая тело Патрокла, сжег вместе с ним девять троянских детей (XIX, 39, 137—144); Гомер же называет не девять, а двенадцать (XXIII, 173—175).
     Вопрос о способах, к каким прибегал Гермониак, «перелагая» Гомера, заслуживает специального рассмотрения, и сейчас это не входит в нашу задачу. Считаем возможным ограничиться ссылкой на мнение Э. Леграна и К. Крумбахера, которые полагали, что Гермониак пользовался эпосом не самой «Илиады» Гомера, а двумя сочинениями Цеца: «Аллегории «Илиады» и «События догомеровского, гомеровского и послегомеровского времени».[18] Что касается первого сочинения Цеца, то оно, к сожалению, оказалось для нас недоступным, а возможность использования Гермониаком второго указанного сочинения Цеца весьма сомнительна: мы уже убедились, что Гермониак дает некоторые иные сюжетные трактовки по сравнению с Цецем, например, в эпизоде, посвященном рождению и детству Париса. Нам удалось обнаружить большую лексическую близость Гермониака к другому византийскому автору XII в. — хронисту Константину Манасси, а именно к его «Сокращенной хронике», написанной пятнадцатисложным политическим стихом.[19] Отдельные части поэмы Гермониака чрезвычайно близки к написанному Манасси, например:
 
 

     Можно указать на такую же близость стихов III, 102—108 и 132—137 Гермониака со стихами 1196—1199 и 1205—1207 Манасси и др. (вот откуда у Гермониака выражение «А Парис и в малой мере не вкусил от наслаждений, о каких мечтал с Еленой» — III, 136—138; дословно: «даже кончиком пальца не отведал» — oЗdљ gЃr daktАlы €krы tТv hEl™njv УdonТv gar? ср. у Манасси ст. 1207: TТv ЯdonТv geusЂmenov €krы daktАlы mзnы).
     Однако у Гермониака есть не только сходство с хроникой Манасси, но и различия. Например, описание внешности Елены у Гермониака иное: у Манасси краткое и лексической близости с Гермониаком не обнаруживается. Отсутствует также у Манасси обличительная речь Протея против Париса, греческий текст (не полностью) и перевод которой был приведен выше. Итак, очевидно, что хроника Манасси была только одним из нескольких источников, которыми пользовался Гермониак в своей компиляторской работе.
     Самое примечательное и, разумеется, неизбежное в творчестве писателя, не слишком искушенного в знаниях глубокой архаики, а может быть, и потворствующего вкусам своих современников, которые также не требовали большой исторической точности в передаче образов древних героев, в описании их жизни, их духовных интересов, — это анахронизмы. В приведенном выше отрывке достаточно указать хотя бы на некоторые лексические примеры: «куртесы» (ст. 68), «боже» (ст. 79 и 84), «в небесах живущий» (ст. 79), «вседержитель» — pantokrЂtwr (ст. 80). Интересно также, что Аполлон называется сыном какого-то Каллимаха и Лето, хотя потом объясняется, что зачала-то его Лето от Зевса, только, видимо, Каллимаха следует считать земным отцом Аполлона: трактовка древнего мифа в христианском духе здесь совершенно очевидна.
     Пример другого любопытного анахронизма — сообщение Гермониака о том, что Ахилл был предводителем не только мирмидонян, но и болгар, и венгров (III, 236—240). Еще более удивителен рассказ о том, как троянцы просили быть союзниками сначала пророка и царя иудеев Давида (XXI, 47—64), затем эфиопов (там же, гл. 110), наконец, амазонок (там же, гл. 111):
 
 

     Переложение «Илиады» Гомера заканчивается у Гермониака в XXI песни так же, как и у Гомера, описанием пиршества у греков и троянцев (XXI, 113). Темы дальнейших событий, описанных Гермониаком, приводились выше; остановимся только на некоторых, наиболее значительных эпизодах; прежде всего на рассказе «О деревянном коне, которого греки строили три года и благодаря которому они взяли Трою» (XXII, 120, 97—159):
 
 

     Далее автор пытается передать душевное волнение Менелая и Елены, встретившихся через двадцать лет после разлуки, и, конечно, не может обойтись без некоторых риторических отступлений о том, какие приметы есть у влюбленных, и вновь, как и в начале поэмы, — о всемогущей силе любви (XXIII, 124, 300-371).
     Итак, поэма Гермониака — любопытное явление поздней византийской культуры. Она — еще одно доказательство того живого интереса к античности, какой проявляли византийцы в XIV в., в период, когда Византийская империя по своим внутренним (экономическим, социальным, политическим) и внешним (частые войны, крестовые походы, начало турецкого завоевания) условиям вступала, можно сказать, в последнюю стадию агонии. Кроме того, поэма Гермониака — немаловажный, весьма своеобразный памятник литературы, по которому можно изучать особенности лексики и синтаксиса живого разговорного языка той эпохи.

Для верного отображения греческого текста необходимо установить шрифт SIL Galatia
скачать cборник греческих шрифтов