1. Получив таким образом царский скипетр,
Никифор Вотаниат всячески старается привлечь к
себе благорасположение граждан, особенно после
того, как разведал о Вриеннии и о собранных им
войсках;  ибо  знал  Вриенния,  как  человека
воинственного, весьма щедрого и в то же время
деятельнейшего. Потому—то он, точно как бы на
охоте,  ловил  расположение  граждан  и,  по
соревнованию, оказывался более щедрым, чем
сколько требовала расчётливость, а от того сделался
виновником великих беспорядков в ромейском
государстве. Ромейское государство имело два
источника доходов, которыми весьма гордилось,
черпая из них средства для раздачи наград
вельможам и других заслуживавшим внимание
лицам.[139] Оба эти источника Вотаниат открыл для
всех и щедро расточал из них дары без нужды. В
следствие того, высшие достоинства раздавались не
отличившимся, не воинам и не тем, которые были
причисляемы к Синклиту, либо другим, чем
заслуживал внимание, а всякому, кто просил. То же
самое было и с известными у ромеев оффициями;
так что расходы стали далеко превышать доход. По
этой причине в короткое время оказался недостаток
в деньгах; а недостаток их заставил подделывать
монету и людям чиновным и должностным нередко
отказывать даже в законных царских наградах. Так
как наполнявший казначейство сбор денег с Азии
отошел в чужие руки с той поры, как в ней
утвердилось владычество турок; да и с Европы
собирать их везде было трудно, а прежде
безрассудно истрачивались: то в государственном
казначействе произошло величайшее оскудение в
деньгах. Таким образом Вотаниат, желая показаться
щедрым    и    приобрести,    как    сказано,
благорасположение города, употребил во зло свою
щедрость.

2. Между тем Вриенний, находившийся в
Одриссах, узнав, что случилось с василевсом
Михаилом и как возмутился против него город,
собрал всё македонское и фракийское войско и, взяв
с собою союзников, двинулся к Византии. Вотаниат
проведал об этом и, опасаясь, как бы Вриенний,
подступив к городу с таким войском, не заставил
его оставить престол, прежде чем он успел
утвердиться на нем, рассудил сперва послать к
Вриеннию послов, чтобы через них вступить с ним
в переговоры и заключить условия, а потом для
отражения его назначить усыновленного от царицы
Марии — Алексея Комнина, возведя его в сан
доместика западных схол. Но так как Вотаниат не
имел собственного войска, то отправил посольство к
находившимся  в вифинской  Никее  турецким
вождям. Там стояли Масур и Солиман, дети
Кутлума. Они тотчас же послали Вотаниату
вспомогательного войска не менее двух тысяч, а
вслед за тем приготовляли и другое. Прежде чем
прибыли эти союзники в Византию, послы к
Вриеннию уже отправились. Послами же были
Константин  Хиросфаки,   имевший  тогда  сан
проэдра,  человек умный  и  сообразительный,
отличавшийся всеми достоинствами, какими может
украшаться муж государственный, и Стравороман,
происходивший из Пентаполя фригийского, муж
сильный и деятельный, возводивший род свой к
предкам царя Никифора. Оба они, отправившись к
Вриеннию, встретили его у Феодосиополя, когда он,
построив фалангу, был на походе. Еще издали
завидев ряды воинов и красиво построенную
фалангу, послы удивлялись как многочисленности,
так и стройности войска, и превозносили вождя его.
Когда они подошли близко, начальники дружин
донесли о них вождю. Тут Вриенний приказал
остановиться войску и, взяв с собой избранных
военачальников   —   вождей   македонской   и
фракийской  армии,  командиров  кавалерии  и
правителей, отошел с ними несколько от фаланги.
Тогда все сошли с коней и стали в ряд; — один
Вриенний оставался на коне, который у него всегда
был белый. Одежда на нем была не воинская, а
царская, и, казалось, придавала еще более красоты
этому    мужу,    отличавшемуся    прекрасной
наружностью и сильным словом. Послы подошли к
Вриеннию и сделали обычное послам приветствие.
Державный, ответив им тоже приветствием, принял
их благосклонно и потом просил объяснить причину
их прибытия. Когда они сказали, что присланы
своим державным для предложения мира и союза,
Вриенний опять спросил их, на каких условиях
просят они мира. Послы изложили все, что было им
поручено от василевса, — а говорил при этом
Стравороман, который, как кровный родственник
государя, был во главе посольства; другой же с ним
был отправлен только с целью придать посольству
большую силу, как родственник царя по сватовству.

3. Содержание речи послов было следующее:
"Я, — говорит василевс, — давно знал твоего
отца,    как    мужественного    военачальника,
одержавшего много побед над скифами; вместе с
ним бывал я в походах и познакомился сперва как с
дружинным товарищем. Не менее знаю я, что ты
—  достойный  сын  такого  отца.   Поэтому,
возведенный Богом на царский престол, я хочу быть
для тебя чадолюбивым отцом. Но будь и ты
благодарным, а не неблагодарным моим сыном,
забывающим о старческой моей немощи. Отныне ты
будешь иметь вторую честь после царя, то есть,
честь кесаря, а в непродолжительном времени
займешь, вместо меня, и царский престол." Когда
послы высказали это, Вриенний, нисколько не
задумавшись (ибо был проницателен более, чем кто
другой), тотчас отвечал, что он принимает эти
условия, охотно соглашается на мир, прекращает
междоусобную войну и принимает предложенную
василевсом честь; но не хочет один воспользоваться
благами мира, а желает доставить участие в них и
своим сподвижникам, вождям, воинам и правителям:
лишить их выгоды считает он делом нечестивым;
было бы крайне своекорыстно, даже скажу более,
бесчеловечно, ища своей пользы, отнимать ее у
других. Итак он не иначе согласится принять
усыновление и достоинство кесаря, как обеспечив
прежде   вознаграждение   этих   последних.   В
заключение Вриенний выразил свое желание, чтобы
василевс подтвердил своим согласием все, что он
сообщил им, и потом, вышедши из города, в
сопровождении   патриарха,   прибыл   к   храму
Архистратига вышних сил Михаила, находящемуся
во фракийском местечке Дамокрании:[140] там должно
быть усыновление его, возведение в кесари и
обычное возложение на него венца. Когда же послы
спросили его, почему не желает он принять это
посвящение в столице, — Вриенний отвечал, что он
не боится никого, кроме Бога, но из приближенных
к василевсу не доверяет весьма многим.

4. После сего послы были отпущены и
отправились. Но в пути подверглись было они
опасности со стороны встретившихся с ними
лазутчиков,  но  были  спасены  благоразумием
начальника их. Прибыв обратно, они донесли
василевсу об условиях мира, — и положено было,
не теряя времени, выслать с войском доместика
схол; потому что на предложенные условия василевс
не возлагал никакой надежды. И так, Комнин
выступил, им в своем распоряжении союзных турок,
прибывших   с   василевсом   Вотаниатом   так
называемых   хоматинцев,[141]   небольшой   отряд
пришедших из Италии франков и фалангу воинов.
именуемых Бессмертными.

Здесь необходимо сказать, что это были за
Бессмертные. Василевс Михаил, или вернее —
евнух Никифор логофет, видя, что восточное войско
совершенно уничтожено оружием турок, старался
всеми силами набрать новое войско. Для этого он
собирал людей, рассеявшихся по Азии и служивших
кое-где по найму, надел на них латы, дал им щиты,
заставил носить шлемы и копья. Поставив над ними
одного из вождей человека умного и способного к
обучению   воинов    (это   был   Константин
Каппадокийский, человек, по своему
происхождению, близкий к василевсу Михаилу,
вместе с ним воспитывавшейся и походивший на
него нравом), он упражнял их и, при его помощи,
научил всякому военному делу. Они могли уже
твердо скакать на конях и ловко владели оружием.
Но дав им образование внешнее, Константин
образовал, кажется, и их души. Желая приучить их
к ловкости во время сражения, он снимал с древков
острые наконечники и, разделив воинов на отряды,
ставил их одян против другого и приказывал им, со
всей силой, понуждая коней, нападать строй на
строй и быстро бросать друг в друга копья.[142] Тем,
которые отважнее приступали к этому делу,
причислял он к первому разряду воинов; а кто в
подобных схватках отличался часто, тех называл
бессмертными. Таким-то образом все, поступавшие
в эту фалангу, стали носить название Бессмертных.

5. Присоеденив их к прочим войскам, Алексей
выступил и расположился лагерем у реки, которая,
не знаю, как называлась в древности,[143] потому что
названия часто изменяются, а ныне она, вытекая из
фракийских гор, от туземцев получила имя Алмира.
Близ нее на холме сооружена крепость, которой имя
Каловрия. Расположившись здесь лагерем, Комнин
не стал ни копать рва, ни устроять ограды, ибо
хотел не выжидать нападения неприятеля, но, если
можно, победить его. С малым числом войска ему
надлежало подвизаться против вождей многих,
мужественных и опытнейших, над которыми, как
солнце над звездами, возвышался провозглашенный
василевс. Поэтому, уступая неприятелю в числе и
силе   войск,   доместик   схол   должен   был
приготовиться к поражению врагов не одной
отвагой,    но    также    размышлением    и
предусмотрительностью. От посланных лазутчиков
узнал он, что Вриенний расположился лагерем на
полях Кидокта.

6. Между тем Вриенний, посетив вечером один
находившийся вблизи храм Матери Бога Слова и
совершив там все обычное, узнал, что неприятель
стоит лагерем близ Каловрии; потому что некоторые
из находившихся с Алексеем Комниным турок,
отправившись ночью высмотреть неприятельское
войско, попали в руки лазутчиков и, быв приведены
к Вриеннию, все рассказали ему. Итак, встав
поутру, он приказал, чтобы все войско было. в
полном вооружении, и разделил его на отряды.

Вот в каком порядке выстроилось оно. Правым
крылом   командовал   брат   Вриенния   Иоанн
куропалат, которого он сделал доместиком схол. Эту
фалангу составляли — приведенные Маниаком[144]
из   Италии   франки,    значительное число
фессалийских    всадников    и    сверх  того
немалочисленный отряд так называемых дружин
(наемных) — всего не менее пяти тысяч человек.
Таков был состав правого крыла. Над левым
начальствовал      тарханиотянин      Катакалон,
отличавшийся и правилами жизни, и словом, и
воинской сообразительностью. Эта фаланга состояла
из отрядов македонских и фракийских в числе трех
тысяч человек. Центральную же фалангу вел сам
Вриенний, и в ней находилось все отборное и
главное из фракийцев, македонцев и фессалийской
конницы.   Вне   левого   крыла   было   еще
вспомогательное войско скифское, шедшее впереди
на расстоянии двух стадий. Вриенний выстроил свое
войско так, что вытянул фалангу во всю длину, и
приказал, чтобы скифы, как только покажется
неприятель и зазвучит военная труба, попытались с
шумом и криком ударить на его тыл. Это-то и
повелел он своим полководцам.

7. Узнав от лазутчиков, что неприятель уже
близко, Алексей Комнин скрыл все свое войско в
овраге, а сам взошел на холм и следил за
движением неприятеля. Видя многочисленность
врагов и опасаясь, как бы его войско, еще не
сразившись с ними, не обратилось в бегство,
Комнин придумал превосходный и весьма умный
план — не допускать, чтобы оно увидело всех
неприятелей разом. Особенно же беспокоило его то,
что сражаться в этот день значило поступить
вопреки воле царя; потому что накануне прислана
была ему грамота, которой василевс предписывал не
начинать сражения, не дождавшись прибытия
отправленных уже на помощь турок. Между тем
ждать не было никакой возможности, не завязывая
с неприятелем битвы, когда дело доходило до рук; а
отступить  без  сражения  казалось  поступком
недостойным. Потому Алексей решился лучше или
победить, или умереть в сражении, чем, боясь
василевса, позволить себе малодушное и трусливое
отступление. Осмотрев занимаемую неприятелем
местность, он увидел с одной стороны открытую
равнину, а с другой — множество холмов и
оврагов; так что одна часть Вриенниевой фаланги
была не видна, а другая видима. Вооружив свое
войско, он разделил его на двое части: сам принял
начальство над отрядом Бессмертных и над
франками, а хоматинцев и турок отдал под
начальство Константина. Катакалона и поставил их
против фаланги скифов.

8. Как скоро войска Вриенния спустились в
овраги, Комнин указал своим воинам одно правое
неприятельское крыло и велел ударить на него со
всею стремительностью.[145] Выскочив, как бы из
какой   засады,   войско   Комнина   нечаянным
нападением до того поразило врагов, что едва не
обратило их в бегство. Но в это время вождь их
Иоанн Вриенний, вместе с немногими, обнажив
свою саблю, поразил передового из Бессмертных, а
прочие тоже сделали с другими, и этим не только
остановил свое войско, но даже обратил в бегство
противников, и таким образом Бессмертные все
побежали. Между тем Алексей Комнин, бывший в
это время в тылу неприятелей, и предполагая, что
за ним следует его фаланга, мужественно боролся,
поражая всякого, кто попадал ему под руку. Но
когда увидел, что его фаланга обратилась в бегство,
подозвал к себе своих приближенных (а с ним было
несколько лучших его воинов — числом до 6-ти
человек) и предложил им отважный план — идти в
тылу Вриенния и, смешавшись с его свитой,
спокойно следовать за ним до тех пор, пока не
подойдут к нему близко, а как скоро приблизятся,
обнажить мечи и умертвить его, хотя бы при этом
пришлось пасть и им вместе с Вриеннием. Во
всяком случае это будет лучше, чем подвергаться
суду василевса за неповиновение ему. От такого
намерения отклонил Алексея Феодот, о котором
упомянуто было выше; он сказал, что подобное
предприятие безрассудно и глупо, что напротив
теперь надобно выйти из неприятельского войска и
отправиться к своим, и что только тогда, когда
соединится с ними, он может, если ему будет
угодно,  взять с собой известнее количество
товарищей и пуститься с ними на столь опасное
дело. Таков был исход действий на правом крыле!

9. На левом же скифы, лишь только завидели
хоматинцев,    под   начальством    Константина
Катакалона, тотчас с сильным криком и гамом
устремились  на   них,   быстрее,   чем   можно
выговорить слово, обратили их в бегство. Кончив
преследование их, они в порядке возвратились
назад, а потом с великой быстротой устремились на
охранявших тыл Вриенниева войска и, по обычаю
наемников, ограбив убитых, захватив коней и
добычу, уходили домой. От этого в рядах
произошел беспорядок: некоторые так называемые у
ромеев тулды,[146] испугавшись скифов, стали вбегать
в ряды вооруженных воинов и произвели в них
замешательство. Заметив это, Алексей Комнин,
находившийся еще в Вриенниевом войске, закрыл
лице свое нависшими перьями шлема, по том у
одного из конюхов взял Вриенниева коня, на
котором красовались пурпурный чепрак и уз да,
покрытая золотой чешуей, и захватив сверх того
сабли, по обычаю возимые царями во вре мя
путешествия, тайно скрылся из среды Вриенниева
войска. Находясь уже вне всякой опасности, послал
он с этим конем глашатая — громко кричать, что
Вриенний пал в битве. Это удержало многих от
бегства, а иных заставило даже воротиться назад;
ибо случилось, что когда скифы, думая о добыче в
войске Вриенния, лениво гнались за воинами
Алексея Комнина, — последние, видя, что никто их
не  преследует,  не  далеко  отбежали,  но  в
нерешительности бродили близко, и потому, когда
глашатай показал им Вриенниева коня[147] и сабли, и
с уверенностью объявлял о смерти Вриенния, —
они опять все собрались.

10. С этим совпало и другое обстоятельство.
Немалый отряд турок, посланный василевсом на
помощь, о чем он тогда извещал Комнина, прибыл
сюда в то самое время, как завязалась битва и
началось бегство. Увидев бегущих, они отыскали
доместика схол и, на ходясь с ним, советовали ему
не терять мужества и выразили желание встретиться
с неприятелем. Комнин взял их вождей, взошел с
ними на один холм, с которого можно было видеть
противников, и показал их оттуда. Турки заместили
расстройство неприятельской фаланги, которая шла
в совершенном беспорядке и продвигалась будто
нехотя,  как  расслабленная;  потому  что  все
предались беспечности, как люди, уже одержавшие
победу и обратившие неприятеля в бегство. В это
время преданные Вотаниату франки все приходили к
нему и, сходя с лошадей, в знак верности, по
отечественному своему обычаю, подавали ему
руки, [148] а прочие войска его фаланги стекались
посмотреть на такое зрелище. Увидев все это,
турецкие военачальники сошли с холма и разделили
свое войско на три отряда: два из них они скрыли в
засадой, а третьему велели врассыпную напасть на
неприятелей, —но не на тех, которые построены в
фалангу, а на небольшие отряды, и, гоня своих
коней быстро, бросать копья и пускать более стрел.

11. За ними последовал и Алексей Комнин,
успевший собрать столько из своего бежавшего
войска, сколько позволяла ему краткость времени.
При этом некоторые из Бессмертных, опередив
турок,   проникли  в  середину  неприятельской
фаланги, и один из них нанес самому Вриеннию
удар копьем в грудь. Но тут Вриенний, выхватив из
ножен свой меч, рассек это копье пополам и, ударив
поразившего его воина в ключевую кость, насквозь
разрубил ему плече вместе с панцирем. В ту же
минуту с криком наскачили турки и начали метать
стрелы, так что военачальники Вриенния от такой
нечаянности пришли  было  в замешательство.
Однако же, как люди, искусные в военном деле,
они старались устроить свою фалангу и увещевали
воинов быть мужами доблестными и не погубить
славы,   приобретенной   победой.   Восстановив
порядок в своих рядах, сколько это позволяла
краткость времени, они мужественно устремились на
турок.

12. Турки же без оглядки побежали назад и
влекли их к засадам, пока не поравнялись с первой
из них; а поравнявшись, и сами обернулись. И
находившиеся в засаде, быстро выскочив оттуда,
начали со всех сторон бросать в неприятелей копья
и нанесли немало вреда как лошадям, так и
всадникам. Когда войско Вриенния от этого уже
готово было обратиться в бегстве, с величайшей
быстротой прибежал на помощь доместик схол
Иоанн куропалат, упомянутый выше родной брат
Вриенния. Увидев его, Вриенниевы воины стали
отважнее наступать на турок, и турки снова дали
тыл и не переставали бежать до тех пор, пока не
навели преследовавших на другую засаду. Тут-то,
когда от натиска турок уже все готовы были
обратиться в бегство, пало весьма много людей,
окружавших Вриенния. Заметив это, он немедленно
поспешил    на    помощь:    встречал    многих
преследовавших и убивал их, а бежавших убеждал
остановиться. Но на этот раз усилия его были
напрасны: все обратились в бегство, оставив его
одного с сыном и братом. Блистательно боролись
они с турками и многих перебили; но видя, что вся
их фаланга рассеялась, и сами обратились в бегство.
Турки преследовали их, — и они должны были
непрестанно оборачиваться назад и отражать их
напор, пока конь, на котором сидел Вриенний, от
усталости   не   отказался   бежать.   В   таких
обстоятельствах Вриенний пошёл пешком, а брат и
сын его то и дело оборачивались и отражали турок.

13. Но пока преследовавших было не слишком
много, они могли успешно продолжать свое
отступление; а когда неприятели сбежались в
большом количестве и усталый конь Вриенния
сделался негоден для пути, враги стали окружать их
и забегать вперед. В это время сын и брат
Вриенния оба с великим усилием устремились на
врагов и двух из них поразили, а других заставили
уйти, и на короткое время могли отступать
безопасно. Но турки снова воротились еще в
большем числе и с яростью напали на них. Тогда
они опять поступили по-прежнему и с великим
рвением пошли на турок. Однако же успех их
мужества был уже не прежний. Иоанн куропалат,
свалив одного турка, схватился с другим, но от этой
схватки у обоих пали кони вместе с всадниками.
Сын  провозглашенного  василевсом,  увлекшись
преследованием врагов и поразив одного из турок,
попал в середину их и никак уже не мог
возвратиться   к   отцу,   хотя   долго   пытался
соединиться со своими. Став от этого смелее, турки
еще с большей силой напали на Вриенния. Один из
них обнажил свой меч и дерзко бросился на него;
но Вриенний, обернувшись, ударил его мечом по
руке, — и рука упала на землю вместе с саблей.
Остальные   же   окружили   Вриенния.   Он
мужественно  защищался   и   поражал  копьем
нападавших на него спереди. Но тогда как работало
его копье против других, первый турок, с
отрубленной рукой, соскочив с коня, повис на его
спине, — и Вриенний никак не мог направить
саблю так, чтобы ударить ей укрывавшегося за его
спиной турка. Между тем сошли с коней и прочие
турки и убеждали Вриенния, чтоб не бросался сам
на смерть, а предался своей судьбе. Впрочем, пока
у Вриенния не устали руки, он не переставал
наносить и получать удары; а когда наконец
утомился, — добровольно уступил увещаниям
врагов и таким образом попал в плен.

14. Варвары взяли Вриенния с великой честью и
поехали к Алексею Комнину, отправив вперед
вестников для донесения о пленнике. Между тем,
как все это происходило, один из франков встретил
брата Вриенниева и, нашедши его в плачевном
положении и пешим, посадил на своего коня и довез
до Адрианополя.  Спасся  и  сын  Вриенния,
пробравшись сквозь толпу врагов и ускользнув от
стрел их. Когда они еще бежали, отец внушил ему,
по прибытии в Адрианополь, сказать своей бабке и
матери, чтобы они в случае, если не спасется его
брат, собрали спасшихся после битвы воинов и
убедили их — не прежде сдаться василевсу, как
получив от него письменное уверение, что он никого
из них не лишит принадлежащего им достоинства и
ни у кого не отнимет имения. Впоследствии это и
сделано.

15. Когда Вриенния привели к Алексею
Комнину, последний изумлен был видом и величием
этого мужа — он действительно стоил того, чтобы
властвовать. Комнин гордился тем, что борьба его
была   с   вождем,   имевшим   крепкую   руку,
неустрашимую душу и твердый характер: ибо душа
Вриенния была в самом деле геройская. И да не
подумает кто, будто я говорю и пишу это
пристрастно. Напротив, да будет известно каждому,
что подвиги, добросердечие и благородство этого
мужа превосходят всякое описание. [149] Если бы
настоящий рассказ не имел другой цели, и не хотел
бы подробно описывать доблести этого человека; то
понадобилась бы вторая Илиада. Над таким-то
мужем,   умевшем   всегда   ловко   выйти   из
затруднительных обстоятельств, искусно устроить
фалангу и сражаться с неприятелем, одержал победу
Алексей Комнин, у которого не было еще и
надлежащей бороды, а только пробивался и золотел
пушок, ибо ему было[150] [...]

После той схватки, мужественных подвигов и
поражения, он одержал победу не
многочисленностью войска, а твердостью,
решительностью и военачальнической
предусмотрительностью, при внешнем содействии
Промысла, увенчивающего успехом человеческие
предприятия.
16. Итак, Алексей Комнин взял Вриенния и
пошел по направлению к Константинополю,[151]
отправив вперед известие к державному о своем
пленнике, при сем послал ему пурпурные сандалии
царствовавшего, унизанные жемчугом и каменьями.
Обрадованный таким слухом,  василевс отдал
приказание вернейшему, какого только имел, и
приближеннейшему к себе мужу (не знаю был ли то
скиф или мизиец; имя его Борил), которого он
возвел в сан протопроэдра — этнарха,[152] чтобы
этот человек поехал и взял Вриенния, а доместику
схол Комнину велел, не вступая в Константинополь,
отправиться к Адрианополю и, утвердившись там,
начать войну против Василаки; ибо и этот
последний успел усилиться, когда присоединилось к
нему все иллирийское и болгарское войско. Кроме
того, он имел еще под своим начальством варягов,
которые были посланы с ним в Диррахий
василевсом Михаилом. Ему покорилась также и
митрополия Фессалии, так называемая
Фессалоника.  Это  приказание царя огорчило
Комнина: он надеялся, что василевс наградит его
почестями и дарами, сообразно с его заслугами, как
человека,  который  подавил  не  какую-нибудь
тиранию, но разрушил и покорил величайшее
царство, поддерживавшееся столь многочисленным
войском, столь славным вождем, и доходами с
такой обширной страны и стольких городов.
Впрочем, хотя и с неудовольствием, он исполнил
приказание.

17. Приняв Вриенния, Борил отвел его в одно
местечко, по имени Филопатион,[153] и здесь ослепил,
лишив   через   то   ромейское   государство   и
правительство такого человека, лучше которого уже
не оставалось, исключая того, который одержал над
ним победу. А Алексей Комнин, простояв около
трех дней за городом (Константинополем), где он
виделся  и  простился  со  своими,  пошел к
Адрианополю.   Причем  он  взял  от  царя
верительные грамоты с пурпурной подписью и
золотыми печатями, [154] ручаясь за то, что
каждый из военачальников Вриенния останется
при своем достоинстве, какое кто имел, и с своим
имуществом, каким владел дотоле.

18. Спустя несколько дней, василевс вызвал к
себе Вриенния, сжалился над его несчастьем и не
только возвратил ему всю его собственность, но и
осыпал   его   новыми   почестями   и   дарами.
Приглашены были и прочие начальники, и спокойно
переезжали в столицу. После того как Алексей
Комнин вручил им грамоты василевса с золотыми
печатями, василевс всех их принимал благосклонно,
— и одни из них взяты были Комниным для
исполнения повелений василевса и отправились
против Василаки, а друге с женами и детьми, как
выше сказано, переехали в столицу.

Пройдя Македонию и Вулер, Комнин достиг
Стримона;  переправившись через  Стримон  и
оставив позади теснины между Струбицей и так
называемой горою Мавр, прибыл в одно местечко,
расположенное при реке, которая у туземцев
называется Вардарий. Эта река, вытекая из гор
новой Мизии и проходя через Скупы, течет между
Струбицей и Стипием, и на двое разрезает горы.
Протекая не сколько далее оттуда, она разделяет
границы Веррии и Фессалоники и, проходя между
ними, впадает в море. Незадолго до того времени,
она, оставив прежний свой путь, уклонилась в
сторону на расстояние двух-трех стадий, так что на
месте   прежнего   ее   течения   образовалось
естественное углубление. Между этими двумя
течениями Алексей Комнин расположился лагерем и
объявил войскам, что остаток дня они посветят
отдыху, так как ночь предполагалось провести им
без сна, или спать вооруженными.

19. В самом деле, как человек проницательный и
получивший достаточную опытность во время
прежних   своих   действий,   он   предугадывал
намерение неприятеля сделать на него нападение
ночью, что действительно и случилось. К такому-то
нападению Алексей готовился и рассылал повсюду
лазутчиков. Так действовал он; а Василаки, —
когда перебежал к нему некто от Комнина
изменнически и сказал, что если ему угодно напасть
на Алексея, он предаст его спящего в палатке, —
нисколько   не   задумываясь,   приказал   всем
вооружаться. Тотчас все вооружились. Потом, как
скоро солнце склонилось к западу, он подал знак
трубами к выступлению и вышел из города.
Оставив прямую дорогу, чтобы таким образом
укрыться от того, от кого почти ничто не
укрывалось, и перешедши так называемую Литу, он
прибыл к реке, которую окрестные жители именуют
Галиком; переправившись же через эту реку
недалеко от крепости, называемую — Аэтос и
перешедши находящийся там ров,  шел уже
открытым полем.

20. Однако же Василаки не мог утаить своей
цели. Едва только выступил он из города,
лазутчики,   видя   густо   поднявшуюся   пыль,
заключили о его выступлении и донесли о том
доместику   схол.   Доместик   приказал   всем
вооружиться и, приготовив коней, ждать знака, а
между тем посылал одного за другим осведомляться
о неприятеле. В это время прибыл к нему один из
его свойственников, — человек ему верный, одних с
ним лет и вместе с ним воспитывавшийся, по имени
Татикий, и сказал, что неприятели находятся
недалеко. А когда Комнин спросил его, точно ли он
уверен, что это Василаки, — тот утверждал, что
даже слышал его голос, как он устанавливал
фалайгу и приказывал ей следовать за собой; мало
того, — даже пустил в него стрелу из лука. Тогда
доместик приказал тотчас подать трубами знак к
выступлению, а на месте лагеря зажечь фонари и
восковые фитили.

21. В своей палатке он оставил бывшего при нем
монаха  скопца,  которому,  как  человеку
расторопному и ловкому, мать Комнина поручила
ему попечение о своем сыне Комнин наказал ему не
гасить лампады целую ночь; велел также и всем
другим в прежних их палатках зажечь фонари и
смоляные факелы, чтобы они горели до самого утра;
а сам со всем вооруженным войском, вышедши из
лагеря, остановился в одном лесистом месте.

22. Быв недалеко от лагеря и видя, что его
воины начинают грабить, Василаки сам овладел
палаткой доместика и думал, что таким образом
всего достиг, что овладел и самим доместиком, —
остается взять его в плен и вести. Осмотрев же всю
палатку и не найдя в ней никого, кроме монаха и
горящей лампады, он с надменностью спросил: "Где
картавый? (ибо Алексей не чисто выговаривал
букву "р").  Приведите его сюда ко мне!"
Упомянутый монах с клятвой утверждал, что не
знает, где он. Тогда Василаки, думая, что его
обманывают, и волнуемый то гневом, то радостью,
засмеялся, по поговорке, сардонически, и приказал
своим подчиненным изрезать палатку; а когда это
было сделано,  велел нагнуться под кровать
доместика, и искать, не там ли он спрятался; но так
как и тут его не оказалось, заставил опрокинуть
стоявшие в палатке ящики. Вот до чего доводит
надменность,   растлевающая   разумную   душу
человека! И так, потеряв надежду и перешедши к
чувству противоположному (ибо тогда радость его
сменилась печалью), он многократно ударял себя по
бедру и говорил: "Беда мне, картавый обманул
меня." Не находя, над чем бы другим посмеяться в
таком человеке, он только и твердил про этот
малейший и невольный недостаток в произношении
звука "р".

23. Потом он вдруг громогласно закричал:
"Военачальники! выходите из лагеря; неприятель
находится вне его". Голос Василаки был так силен
что одним восклицанием мог встревожить целые
фаланги. Но когда этот полководец выступал из
лагеря, а воины его занимались еще грабежом, —
встретил его мужественный Алексей, шедший с
немногими  впереди  своей  фаланги.   Заметив
переднего вождя, устанавливавшего фалангу и
подумав, что то был Василаки, он тотчас бросился
на него с обнаженным мечем и, ударив его по
правой руке, державшей копье, отрубил три пальца,
с которыми упало на землю и копье. Это сильно
встревожило неприятельскую фалангу, — и воины
побежали, перегоняя друг друга, хотя кружась в
беспорядке, они только мешали один другому.

24.   Тут   некто   из   Алексеева   войска,
каппадокиец,  по  прозванию  Гулий,  узнавши
Василаки, ударил его саблей по шлему, — и сабля,
переломившись у самой руки, упала. Видя это,
Комнин стал было укорять воина, — как он так
неосторожен, что упустил из рук оружие; но воин
тотчас показал рукоять и оправдался от укоризны.
Подобным образом и один македонянин, по имени
Петр, по прозванию Торникий, вторгнувшись в
середину неприятелей, перебил многих; а фаланга и
не знала того, что делается, ибо битва происходила
во мраке, и невозможно было видеть всех ее
случайностей... Между тем Комнин продолжал
нападать на стоявшую еще часть неприятелей, рубил
и валил попадавшихся ему под руку, а потом снова
возвращался к своим. В эту минуту никто из
собственной его фаланги франков, видя, что он
только лишь вышел из среды неприятелей, и думая;
что то воин неприятельский, устремился на него и
полетом своего копья чуть не свалил его, если бы
только он не был самым крепким седоком на
лошади. Когда же Комнин, обернувшись, пустился
на него с мечом, — тот вдруг узнал, на кого
нападал, и стал униженно просить прощения,
утверждая, что он нападал на него по неведению, а
не по злому умыслу, — и мужественный Алексей
простил его.

25. Так как неприятели отчасти еще держались,
то Комнин всеми силами старался разрушить и
остальной порядок в их строе, а для того послал
своей фаланге приказание, что бы она, ни сколько
не медля, шла к нему. Таково было дело,
исполненное им ночью и с немногими. Когда же
показалось солнце, — сподвижники Василаки хотя
и старались установить своих воинов и, сколько
могли ободряли их, хотя к этому времени спешили
возвратиться в свою фалангу и некоторые из тех
Василакиевых воинов, которые отстали от нее,
занявшись грабежом в лагере: но видя их,
некоторые из фаланги доместика схол Алексея
поскакали назад и, устремившись навстречу им,
легко обратили их в бегство, прежде чем дело
дошло до боя, и взяв многих из них в плен,
возвратились к своей фаланге.

26. Между тем двоюродный брат Василаки
Мануил, взойдя на один холм, воодушевлял
стоявшую еще часть фаланги и громко кричал:
"Этот день и победа принадлежать Василаки!"
Увидев его, Василий Куртикий, македонянин из
дома Вриенниев, погнал своего коня и взбежал к
нему на холм. Тот обнажил было против него свой
меч, но этот ударил его палицей по шлему и, тотчас
сбив с коня, привел его связанного к доместику
схол, мужественному Алексею. В это время явилась
и фаланга Комнина и заставила бежать уцелевшую
еще часть Василакиева войска. Василаки побежал,
чтобы скорее занять город, а Комнин преследовал
его; так что и к этому событию справедливо было
бы применить стих Гомера, который -говорит об
Ахиллесе и Гекторе: храбрый бежал впереди, а
гнался за ним еще храбрейший. В самом деле
Алексей обладал геройскою силой и духом и,
происходя от родителей благородных, своими
доблестями поднялся на высоту великой славы.

27. Итак Василаки заперся в городе, а Алексей
Комнин расположился лагерем вне города и, желая
сохранить своего противника живым, отправил к
нему посла с уверением, что он не потерпит ничего
худого, если сдаст ему себя и город. Послом у него
был человек добрый и честный, сиявший доблестями
подвижника: это — достопочтеннейший Симеон,
настоятель Ксенофонтовой обители на Афоне. Но
сколько ни убеждал он Василаки, — убедить не
мог. Поэтому Комнин начал вести переговоры с
Василакиевыми военачальниками и гражданами
города, которые и сдали ему город, хотя сам
Василаки все еще держался в крепости, пока
приближенные к нему, быв вынуждены крайностью,
не схватили его и не предали Комнину. После того
вступив в город, Комнин сделался обладателем
великого  Василакиева  богатства.  Отправив к
василевсу вестников с донесением о взятии в плен
Василаки, сам он пробыл несколько дней в городе
и, восстановив в нем порядок управления, со
славными своими трофеями пошел назад.

28. Такие подвиги Алексея показали, что не
слишком можно полагаться на счастье, когда оно
льстит нам. Притом и Эврипид, думаю, хорошо
сказал, что одно мудрое распоряжение побеждает
много рук. Справедливость этих слов подтвердилась
тогда именно для Василаки и Алексея. Вот один
человек, один ум, в короткое время низложил
славнейших ромейских вождей, превознесенных
великой славой, уничтожил бесчисленное множество
войск, улучшил и возвысил как гражданское
состояние государства, очевидно падавшее, так и
состояние обезнадеженных душ войска царского.
Некоторые посланные василевсом лица встречают
(пленного)   Василаки   между   Филиппами   и
Амфиполем и, вручив Комнину грамоту василевса,
ведут пленника в одно местечко, называемое
Хемпиной, где находится прозрачный источник, и
там выкалывают ему глаза. С того времени и
источник этот носит имя источника Василаки. А
Комнина, когда он прибыл в Константинополь,
василевс принял с честью, украсил его саном
севаста[155] и ущедрил многими наградами.

29. В это время возвратился из Антиохии и
брат его Исаак Комнин. Сведав о простоте
василевса и о том, как нравятся ему сирийские
ткани, он часто достовлял ему их, и там приобрел
такую благосклонность, что получил от него в дар
многие имения, в короткое время достиг достоинства
севаста и имел квартиру в царских покоях. Василевс
пользовался и его суждениями, и его приговорами;
ибо он живо подмечал истину и способен был
вразумительно выразить то, что следовало. Живя в
царском   дворце,   он   совершенно   овладел
простодушием царя и поставил его в полную
зависимость от своего слова.

30. А Алексей Комнин опять отправился
обозревать вверенную ему область. Находясь в
Адрианополе и пробыв там несколько дней, он
узнал о вооружениях  скифского  племени,
собиравшегося  опустошать  пределы  Болгарии.
Поэтому созвав все войско, состоявшее под властью
префектов и  военачальников,  прибыл   в
Филиппополь и, там осведомившись, что скифы
опустошают селения между Наисом и Скупами,
поспешно выступил против них. Но когда он
прошел уже Сардику, — скифы, узнав о его
выступлении, оставили добычу и пустились бежать,
сколько было сил. Прогнав их оттуда, Алексей
снова  возвратился  в   Филиппополь,   устроил
состояние страны и ее городов, и в короткое время
привлек к себе благорасположение всех; потому что,
при своей щедрости, имел привлекательный нрав и
умел приятнее всех людей вести беседу. Совершив
все это, он возвратился в Византию, — и василевс
принял его благосклонно.

31. Тогда как все это происходило, Никифор
Мелиссинский,   человек,   как   выше   сказано,
благородного происхождения и находившийся в
родстве с Комниными (потому что женат был на
сестре их Евдокии), проживал близ острова Коса и,
привлекши на свою сторону турецкие войска и
турецких военачальников, обходил с ними азийские
города в пурпурных сандалиях — и граждане
предавали ему, как царю, и себя, и свои города.
Через это он невольно отдавал их туркам, — а
отсюда произошло, что турки в короткое время
сделались обладателями всех азийских, фригийских
и галатийских городов. Потом он с большим
войском занял Никею в Вифинии и оттуда
противодействовал власти ромейского василевса.
Узнав об этом, Вотаниат призвал Алексея Комнина
и   приказывал   ему,   переправившись   через
Халкидонский  пролив,  вступить  в  войну  с
Никифором. Но Алексей отказался воевать с ним и
поступил весьма рассудительно. В самом деле, он
боялся легкомыслия василевса, равно как злости и
зависти окружавших его лиц; (он боялся), как бы
не прогневать царя неудачей, при множестве
турецкой военной силы, очень возможной. Тогда
злые люди нашли бы в этом предлог оклеветать его
перед василевсом, будто, то есть, он проиграл
сражение по чувству родства. Не успев склонить
его после долгих убеждений и уважая твердость его
мыслей, василевс приказал ему сдать войска
протовестиарию: это был евнух Иоанн, служивший
Вотаниату издавна, прежде его вступления на
царство. Он был человек славолюбивый больше,
чем кто другой, и имел характер непостоянный.

32. Итак, переправившись через пролив в
Хрисополь, Комнин сдал ему войска и большое
число военных начальников. Быв огорчены этим,
воины  начальствовать  над  собой  призывали
Комнина, к которому давно привыкли; но он, не
желая взять на себя такого дела по изъясненной
выше причине, старался успокоить их. Сдавши
войска упомянутому евнуху и распростившись с
ними, он хотел уже возвратиться, но, по молодости,
пожелал еще, на расставании со своими воинами,
потешиться верховой ездой. И вот он, пустив
поводья,  проскакал  такую  дистанцию,  какая
полагалась в играх такого рода, и остановился.
Потом и евнух Иоанн, как бы забывшись, ослабил
также поводья и пустил своего коня пред всеми. Но
тут поднялся громкий смех, и все в насмешку ему,
заговорили: «клу, клу» что обыкновенно прилагают
к евнухам. Впрочем лица, окружавшие Комнина,
тотчас остановили их.

33. После сего Алексей возвратился к василевсу
и жил в царском дворце; а евнух со всеми
военными силами двинулся против Мелиссинского
и, пройдя пределы Вифинии, расположился лагерем
близ одного замка, называемого Василеей и
отстоявшего от Никеи более, чем на сорок стадий.
Там  Палеолог  и  его  племянник  Куртикий
советовали ему истребить все, что встретится до
Никеи, и, возвратившись по окраине озера, осадить
замок кира Георгия. Принявшись за это, они
действительно тотчас овладели им. Потом, так как
наступали дела опасные, то нужен был совет, и все
начальствующие в войске, собравшись в палатке
евнуха, стали рассуждать, — должно ли осадить
Никею, или направиться в Дорилею и начать войну
с султаном. Но об осаде Никеи, как о деле
невыгодном, Георгий Палеолог и племянник его
Куртикий молчали. Подметив это, некоторые из
приближенных  к  евнуху  Иоанну  стали
перешептываться, к оскорблению их, и высказывать
неприятные им намеки. Тогда евнух громко объявил
всем: "Василевс дал мне власть распоряжаться
войсками, — и что я определяю, тому и быть
должно."

34. Видя, что найдено лучшим идти войной на
Никею, и что все уже принимаются за оружие,
Палеолог, как человек приобретший большую
опытность в военных делах, предугадывал, что из
этого выйдет, и потому начал смело говорить за
себя и Куртикия: "Известно и нам, что василевс
поставил тебя начальником над войсками, — от
того-то мы долго молчали; но теперь, усматривая
предстоящую опасность и боясь угрожающего нам
впоследствии и царского гнева, не можем более
молчать. Знай же, что когда мы подсупим к Никее
и будем пробовать ее взять, отважнейший из воинов
получат раны, а некоторые и смерть; потому что
находящимся в поле трудно бороться со стоящими
на стенах. Между тем расположенные вне города
турки, узнав об осаде его, тотчас выступят против
нас, — и мы, не будучи в состоянии разом
сопротивляться и тем, которые станут нападать на
нас со стен и выходить из ворот, и тем, которые
устремятся против нас извне, должны будем
обратиться назад. Тогда одни из нас, захватив
своих раненых, уйдут — каждый по произволу в
такое место, где бы удобно было лечить их; а
другие, сокрушаясь и скорбя об умерших, ни к чему
не будут нам полезны."

35. Но казалось, они пели для глухого.
Не обратив на них никакого внимания, евнух с
войском отправился прямо к Никее и, подступив к
стенам   ее,   требовал,   чтобы   все   сдались.
Осажденные, ожидая, что на помощь к ним придет
войско извне, льстиво обманывали его и со дня на
день откладывали сдачу. Георгий Палеолог не мог
выносить такого безумного образа войны, ибо был
весьма опытен и уже перед глазами видел
наступающую опасность, а потому советовал евнуху
снять осаду. Но евнух, приняв его слова за грезы,
хотел, не столько по твердости характера, сколько
по незнанию дела, стоять на своем, пока, проведав
о приходе турок, не принужден был отступить со
стыдом.

36. Георгий Палеолог, быв военачальником
опытнейшим, с рукой и мыслью сильной, снова
осмелился советовать евнуху отступать не как
попало, но в порядке и надлежащей стройности.
Когда он сказал это, — евнух предоставил его воле
все распоряжения. Тогда, установив войско в ряды
и приказав всадникам ехать впереди кроме
немногих, которые должны были оставаться в
засаде  и  подкарауливать  врагов,  он  велел
тяжеловооруженным и пешим идти позади тихим
шагом, а сам с немногими, обходя то задний отряд,
то правое крыло (ибо левое, защищенное озером,
было вне опасности), прогонял забегавших вперед
турок, пока не прибыл к Василее и не расположился
лагерем.

37. На пути туда им встретилось пространное
поле, окруженное кирпичной оградой, имевшее не
много входов. Когда всадники начали разъезжаться
по направлению ко входам, турки, следовавшие
позади и видевшие, что происходит, с сильнейшим
криком понеслись и, бросившись на пеших, начали
со всех сторон поражать их из луков. Пехота
обратилась в бегство, а евнух, объятый страхом, не
мог бежать и очутился один. В это время
встретились с ним Куртикий и Палеолог: первый не
удостоил его даже взгядом и внушал то же
Палеологу; но последний, подойдя к нему, сказал:
"Вот в какие обстоятельства поставил ты нас: не
предсказывали ли мы тебе этого?" Евнух же в ответ
стал умолять его: "Сжалься надо мной, не дай мне
попасть в руки агарян.[156]" Георгий ободрил его и
сказал: "Ступай за мной." Тут последовало на них
сильное нападение турок, — и евнух едва не
лишился рассудка. Палеолог, поворотив коня и
встретив нападающих, нанес удар одному из них,
— и тот упал на землю мертвый; видя это, и
прочие несколько отступили. Тогда он обернулся и,
видя, что евнух, как бы потеряв рассудок, был
безгласен, ударил его слегка по щеке и сказал: "Не
бойся."

38. Между тем турки, нисколько не медля,
снова подступили, — и Палеолог, обернувшись к
ним с немногими всадниками (потому что место для
большого числа было узко) бросился на турок.
Варвары побежали и, так как многие из них были
убиты, то остальные уже не вступали в бой, но
стали в отдалении. После того Палеолог приказал
латникам идти и расположиться лагерем, а сам со
своими всадниками остался позади, пока все не
перешли за ограду и не раскинули лагеря. Среди
таких доблестных подвигов, Палеолог однажды снял
с себя шлем, и вдруг ранен был в лоб стрелой. Не
обращая однако же никакого внимания на рану и
видя, что евнух мучается жаждой, а языком двинуть
не может и только знаками умоляет помочь ему,
оставил его тут под охранением четырех его слуг, а
сам сошел по склону вниз и принес ему в шлеме
воды. Утолив жажду, евнух несколько оживился и,
называя   Палеолога   вторым   богом,   обещал
усыновить его, если будет спасен, и утверждал, что
обещаемое усыновление не ограничит одним
именем, но сделает его наследником всего, что
имеет, и будет заботиться о нем, как о собственном
сыне. В ответ на это Палеолог сказал ему: "Для
твоего спасения я со своей стороны сделал все, что
было можно; твое же дело — исполнить впоследствии
свое обещание."

39. Случилось в то время, что некто Исаакий
Контостефан упал с лошади и громко звал на
помощь Палеолога. Узнав об этом от кого-то,
Палеолог вверил евнуха собственным его слугам, а
сам в сопровождении одного из своих слуг
направился к тому месту, где, как говорили, был
Контостефан.  Увидев  издали,  что  последний
(лежит) с непокрытой головой и зовет на помощь,
он притворился будто не замечает его и как бы
всматривается во что—то. Тот, узнав Палеолога,
стал еще сильнее звать его; а он, при виде
приближающихся турок, сообразил, что теперь
нельзя   больше    притворяться,    и    потому,
приблизившись к нему и глядя в другую сторону,
спросил: не видел ли кто Контостефана? При этом
Контостефан стал еще громче звать его. Тогда
подойдя к нему и приказав посадить его на коня,
которого привел для него, Палеолог возвратился с
ним. Прибыв к месту, где оставлен был евнух на
руках своих слуг, он взял и его, — и все они
отправились в Еленополь, куда потом вступило и
оставшееся войско.

40. Но лукавый евнух, забыв все услуги
Палеолога, поспешил написать василевсу, что он
потерпел неудачу от Палеолога и Куртикия. При
вступлении в столицу Куртикий сказал Палеологу:
"Вот посмотрим, сколько зла наделает нам этот
евнух". И действительно, когда они прибыли к
дверям дворца, — евнух, войдя вперед, шепнул
привратнику, чтобы он не впускал их. Привратник
тотчас   исполнил   приказание   и,   вытолкнув
Палеолога, запер за ним дверь. С тех пор евнух за
оказанные ему услуги не переставал коварствовать
против Палеолога и всячески искал его погибели...