1. В предыдущей книге говорилось о том, что
случилось на Востоке, после смерти василевса
Диогена, какие происходили там беспокойства,
измены  и  бунты,  и  как  они  тотчас  же
были подавляемы, — каким образом величайшая из
всех зол тирания, разумею Руселеву, достигшая
высшего могущества и бывшая причиной многих
бедствий для ромеев, уничтожена была Алексеем
Комниным, когда он был ещё слишком молод и
имел должность стратопедарха над восточными
войсками. Теперь же от событий, происходивших на
Востоке, нам нужно перейти на Запад, и рассказать
о некоторых тамошних проишествиях, чтобы наша
речь, развиваясь стройно и в порядке, снова
встретилась с действиями Алексея Комнина.

Когда младший из сыновей знаменитого кесаря,
Константин, муж доблестный, внезапно скончался, а
старший — Андроник, доказавший геройство своей
души в войне с Руселем и не пощадивший себя для
спасения своего отца, так сильно был изранен, что
от истечения крови едва достиг Византии, где
благодаря величайшей заботливости о нем, хотя и
получил облегчение от мучительных ран, но страдал
грудью и, по мнению врачей, носил в себе водяную
болезнь,   в   которой   врачебное   искусство
отказывалось помочь больному, — когда все это
происходило,   и   кесарь   гражданскую   жизнь
переменил на монашескую; тогда василевс Михаил
был тревожим бесчисленными заботами: скифы
делали набеги на Фракию и Македонию, славяне
вышли из повиновения ромеям и опустошали
Болгарию; были разграбляемы также Скупы и
Наис; находились в бедственном состоянии Сирмий,
земли, лежащие при реке Саве, и города при Истре
до самого Виддина. С той же стороны отложились
хорваты и диоклейцы[110] злодействовали во всей
Иллирии.

2. В таких обстоятельствах василевс Михаил
был тревожим великим страхом и думал, кого бы
избрать себе помощником в царствовании и
предоставить   ему   второе,   т.е.   кесарское
достоинство.  Так как все его родственники
скончались, то он обратил внимание на высших
военачальников и между окружавшими его искал
такого человека, который превосходил бы других
опытностью в делах, умом и доблестью. В то время
все при дворе и сам логофет почитал таким
Никифора Вриенния, — о котором мы упомянули
выше, — человека преданного Богу, верного в
дружбе,  сильного, предусмотрительного,
осторожного в управлении войском и испытанного в
борьбе с врагами. Посему он царской грамотой
тотчас же был вызван из Одрис. Но прежде, чем
этот муж прибыл в столицу, василевс сказал о том
одному из сенаторов, родственнику своему по
матери: это был Константин друнгарий, племянник
прежде занимавшего патриарший престол Михаила,
по прозванию Кируллария.[111] Услышав о царском
распоряжении, этот человек был недоволен им, ибо
и сам давно мечтал о царствовании; посему, на
вопрос, какого он мнения о Вриеннии, сказал, что
знает этого человека и хвалит, но предполагаемое
ему назначение не совсем одобряет. "Ты или
должен, — говорит, — добровольно передать ему
царскую власть, как мужу храброму, деятельному и
предприимчивому, или, если не хочешь испытать это
по неволе, оставь свое намерение, — не принимай
его в соучастники правления." Такими словами он
сильно устрашил василевса, и без того робкого и,
как говорят, боявшегося собственной своей тени.

3. Когда Вриенниq прибыл, василевс Михаил,
переменил свое намерение и назначил его дукой
всей Болгарии,[112] чтобы через него обуздать
усиливающихся славян. Находясь в Болгарии,
Вриенниq в короткое время до того смирил болгар,
что они тотчас признали над собой власть ромеев и
довольны были тем, что именно он управлял их
делами. Между тем хорваты и диоклейцы разоряли
Иллирию,  а  франки  завладели  Италией  и
Сицилией[113] и задумывали ужасы против ромеев.
Посему  Михаил  вознамерился  из   Болгарии
передвинуть Вриенния в Диррахий,[114] бывший
митрополией Иллирии и немедленно отправил к
нему грамоту, в которой не столько приказывал,
сколько просил его перейти в Иллирию. Вриенний
прибыл туда, и все жители приняли его с радостью,
потому что он был человек весьма приветливый и
щедрый. Пробыв там немного времени, чтобы
приготовиться к войне, он повел войска против
диоклейцев и хорватов. Так как они устраивали
свои лагеря в местах самых неприступных; то он
старался сперва уничтожать эти преграды. Прежде
всего, вооружив воинов, он провел их сквозь
теснины. Но войско ужаснулось при мысли о
возвращении через эти непроходимые места, посему
он собрал множество туземных жителей и приказал
им идти за войском с заступами, чтобы расчищать и
расширять непроходимые дороги. Тогда воины
охотно пошли на неприятелей и таким образом
достигли того места, где находилась неприятельская
армия. Напав на нее, Вриенний после жестокой
битвы, одержал совершенную победу. Итак, сделав
все города, по прежнему, данниками ромеев, взяв
заложников и в каждой стране оставив достаточную
стражу, он возвратился в Диррахиq. Так как
посылаемые из Италии корабли нападали на
купеческие суда и грабили их, то он вознамерился
обуздать и этих врагов; и действительно — тотчас
отправив против них вооруженные триремы, [115]
многие из разбойничьих кораблей потопил, а другие
взял в плен, и таким образом совершенно расстроил
эту (разбойничью) италийскую флотилию.

4. Таковы были достойные почестей и наград
дела Вриенния. Но зависть не перенесла столь
великих  подвигов  превосходнейшего  мужа  и
возбудили язык клеветников, глаголющих мир с
ближними своими, злая же в сердцах своих, как
говорит божественный Давид (Псал. 27, 3).
Воспользовавшись легковерием василевса, они тайно
говорили ему, будто Вриенний задумывает тиранию.
Возбуждаемый их речами, василевс послал в
Иллирию одного из самых преданных себе людей
(это был Евстафий из Каппадокии) с приказанием
— под рукой разведать о сделанном донесении.
Вриенний принял прибывшего самым радушным
образом и так сблизился с ним, что последний
открыл ему сущность дела и цель, для которой
василевс послал его. Услышав это, Вриенний был
глубоко оскорблен и испугался; однако же не
предался гневу, но сдержал себя и соображал, что
ему делать. В это время возвратился в Византию,
перед тем усердно сражавшийся со скифами, родной
его брат. [116] Домогаясь у василевса награды за свои
подвиги, он докучал логофету. Никак на него не
обращали внимания и всегда отпускали его ни с
чем; то он был тем сильно огорчен и скорбел.
Прибыл и из Пафлагонии сын Флора, Василаки —
с надеждой также получить от василевса какую —
нибудь награду, (ибо в воинских делах был муж
доблестный); но и этот не достиг своей цели, а
потому скорбел и печалился. Встретившись друг с
другом, оба они вступили в разговор и начали
сильно  роптать  на  нещедрость  василевса  и
жестокость логофета. Плодом этой встречи и
беседы было то, что они дали один другому' клятву
— придумать что- нибудь, что могло бы быть
полезно и для них самих и для ромейского царства,
храня однако же в тайне свои замыслы. Замыслы
эти состояли в том, чтобы василевса, столь скупого
и нерасчетливого, низвергнуть и вверить над
ромеями власть мужу, украшенному истинными
достоинствами, — пусть ромейские полководцы не
будут игрушкой евнуха. [117] В этой мысли они
рассудили, как можно скорее, вызвать из Иллирии
Вриенния и сделать его начальником заговора.

5. Составив такой заговор, Иоанн Вриенний
отправился домой (в Адрианополь), а Василаки
остался в Византии. Спустя немного времени, один
из варваров бердышников, которым вверено было
охранение царских палат, прибыл в Одрисы, — в
так называвшуюся в старину Орестиаду, — а ныне
Адрианополь. Прийдя в одну гостиницу и выпив
там много вина, он высказал тайну, что логофет
послал его с целью — обманом подойти к
Вриеннию и умертвить его. Об этом было донесено
Вриеннию; варвар тотчас же был схвачен и,
подвергнутый пытке, волей-неволей признался, что
действительно было так. Иоанн Вриенний приказал
отрезать ему нос и немедленно отправил к брату
письмо, которым склонил его к восстанию. Когда
это письмо доставлено было ему в Диррахий, — он
в крайнем недоумении не знал, что делать: решиться
на измену считал он делом страшным и могущим
навлечь величайшие бедствия; а пренебречь всем и
предать себя очевидной опасности — находил
несвойственным мужу доблестному, благоразумному
и мужественному. Долго колебался он в этих
мыслях, а между тем письма брата непрестанно
подстрекали его.

6. Таковы были обстоятельства Вриенния. В это
время кесарь, видя, что сын его приближается к
смерти и что после него останутся в самом юном
возрасте его дети, естественно старался найти
попечителя о его доме. К этому побуждали его —
как сам Андроник, так и прекраснейшая из всех
женщин, супруга его, соединявшая с внешней
красотой красоту внутреннюю, сиявшая, кроме
знатности рода, и чистотой добродетелей, и
приятностью нрава. Родовой она производила, по
отцу, от болгарского василевса Самуила, ибо была
дочь сына его Трояна; а по матери, — от
Контостефанов, Аваллантов и Фокадов, мужей в
древности знаменитых и обладавших великим
богатством. Эта-то жена, отличавшаяся от всех
женщин своим умом, не переставала упрашивать
мужа об отыскании ее детям какого-нибудь
покровителя и даже подала ему совет сколько
благоразумный, сколько же и полезный. Он состоял
в том, чтобы старшую их дочь выдать замуж за
Алексея Комнина. У них было три дочери, из коих
младшую — Феодору с младенчества ее посвятили
они Богу и обручили непорочному и бесстрастному
Жениху.[118] Теперь им надлежало позаботиться о
двух других, преимущественно же об упомянутой
выше Ирине; ибо эта девица была исполнена
прелестей, стояла красотою телесной и чистотой
нрава.  Мать  высказала свою мысль  о ее
замужестве, — а  кесарь   одобрил  ее, а
протовестарий,[119] то есть, знаменитый Андроник так
обрадовался, что почти забыл о своей болезни.
Ходившего иногда к нему Алексея Комнина
однажды принял он наедине и спросил его: не хочет
ли он жениться? — ибо прежде обрученная ему
невеста, дочь Аргира, мужа именитого, богатого и
обладавшего большим имением, умерла. Узнав о его
желании, он тотчас же предложил ему родственный
с собой союз. Благоразумный более, чем всякий
другой юноша, Алексей хотя и рад был услышать
это предложение, заметил однако же, что согласие
на него зависит от воли его матери. [120] Тогда весь
дом кесаря захлопотал: прекраснейшая из всех
женщин  привела в движение  всех  слуг  и
домочадцев.

Между тем василевсу было не по сердцу, что
Комнин через брак соединяется родством с этим
домом, да и мать Алексея, питавшая старинное
нерасположение к кесарю и дому кесареву, [121]
неохотно склонялась на это, равно и родной брат
державного, Порфирородный Константин, очень
любивший мужественного Алексея, не соглашался
на такой брак; ибо у него была старшая сестра, по
имени Зоя, на которой он думал женить его. Но
мудрейшая из всех женщин не испугалась столь
великих препятствий; она не давала сна очам и
веждям дремания, не жалела и денег, пока
прекраснейшую    девицу    не    обручила    с
прекраснейшим юношей. Отец немногим пережил их
обручение и скончался, оставив любимую дочь в
приятных надеждах. Но злые люди начали было
опять одерживать верх, и брак легко мог быть
расстроен; потому что они по прежнему стали
отравлять злом простосердечие василевса, — так я
называю его легкомыслие. Но Промысел все
преодолел;  ухищрения  зависти  рассеялись  и
разлетелись, как пчелы от дыма, и спустя немного,
благополучно обрученные явились прекраснейшими
новобрачными. Как это произошло, скажем, когда
приведет    нас    к    тому    предначертанная
последовательность речи.

7. Иоанн Вриенний, о котором было упомянуто
выше, видя, что брат его медлит, пятится назад и
всеми силами старается избежать участия в
восстании, соображал, как бы заставить его хотя бы
против воли приняться за дело. [122] Уже он
расположил   в   пользу   своего   замысла   все
чиноначалие города и, привлеча на свою сторону
весь Адрианополь, часто призывал брата. Его
действиям сопротивлялся Тараханиот, человек хотя
еще молодой, но весьма сообразительный и умный
более, чем кто другой. Он писал василевсу и
логофету и требовал от них вспомогательного
войска,   чтобы   ему   можно   было   подавить
возгаравшееся уже восстание. Но те, либо по
недостатку в военных силах, либо по беспечности
относительно этого дела, не посылали ему никакой
помощи. Тараханиот держался довольно долго; но
когда увидел,  что и сам  он, и  все его
единомышленники находятся в явной опасности, —
немного ослабил сильную свою настойчивость и, по
предложению    матери    Вриенниев,    Анны
куропалатиссы,   согласился  соединиться  с  ее
сыновьями узами родства, — сестру свою Елену,
которая   блистала   красотою   и   превосходила
скромностью всех сверстниц, обручил с сыном брата
Никифора, и через то вступил с ними в союз.

8. Между тем василевс Михаил, не зная, как
мне  кажется,   о  соумышлении   Василаки   с
Вриеннием, назначил его дукой Иллирии и приказал
ему, если можно, схватить Вриенния и в узах
препроводить в Константинополь. Когда весть об
этом дошла до Вриенния, он увидел, что ему не
следует  более  медлить,  и  с  поспешностью
устремился домой (в Адрианополь). Итак, он
выступил, ведя за собой небольшое войско. Но в то
же самое время, в Диррахий поспешал Василаки,
надеясь застать там Вриенния. Посему и вышло,
что они встретились под Фессалониками, — тогда
как Василаки успел уже занять город. Видя, что
Вриенний ведет за собой небольшое войско и что он
гораздо слабее его, Василаки как бы забыл клятвы
и договор с родным его братом и напал на него.
Вриенний мужественно выдержал нападение и, убив
многих воинов Василаки, заставил его обратиться в
бегство и запереться в городе. Из города Василаки
выслал к нему послов и просил его возобновить
клятвенный договор, заключенный им с его братом.
Вриенний очень охотно принял это и утвердил
условия. После того он двинулся к Адрианополю и
встретился с братом, ведшим огромное войско.
Иоанн имел при себе все полки македонские и
фракийские с полковыми и фаланговыми их
начальниками. С ним соединились также все власти
городов, и он всех принимал ласково, потому что
был  человек  внимательный  и  разговорчивый
более,чем кто другой. Итак, став лагерем, они
начали  приготовляться   к  подвигам.   Иоанну
Вриеннию казалось, что не должно медлить и
терять время. Поэтому, пришедши к брату со
знаками царской власти, он стал принуждать его
возложить их на себя. Когда же тот отказывался и
требовал времени для размышления, — Иоанн
начал убеждать всех, если можно, принудить его к
тому силой. Однако же твердость Вриенниева духа
одержала победу. Вриенний объявил, что на
следующий   день   он   соберет   гражданских
правителей,  воевод,  полковых  начальников  и
назначит совет, с целью иследовать в общем
собрании полезное для всех. Таким образом на этот
день он сдержал порыв брата и правителей. Но
наконец один случай побудил его и против воли
покориться настойчивому их желанию.

9. Гарнизон Траянополя, желая сохранить
преданность своему государю, запер городские
ворота и взошел на крепостные стены, чтобы
караулить город. Услышав об этом, многие из
воинов Вриенния прибежали сюда, как на зрелище,
безоружные. Тогда находившееся в городе стали
поносить их и упрекать в неверности, а стоявшие
вне города отвечали им тоже ругательствами. Потом
начали одни в других бросать пращами камни; а
когда весть об этом пришла в лагерь, — (на место
драки) сбежались войска еще более, и некоторые
вздумали наскоро смастерить лестницы, грозясь тут
же взять город. Когда весть об этом дошла до
Вриенния, ему было весьма неприятно, что тогда
как сам он еще медлил и устранялся от тирании,
воины его уже обнаруживают тиранию и при том в
отношении к такому городу, в котором много
хороших людей, и на первом, как говорится, шагу
обагряют руки кровью соотечественников. Поэтому
он тотчас послал удержать воинов от нападения.
Посланные явились на место драки прежде, чем она
превратилась в великую битву, и укротили ярость
воинов. После того случая признано было нужным
оставить близ городских стен достаточную стражу,
чтобы (траянопольцы) не сделали ночью вылазки из
города и не произвели в войске смятения.
Исполнено было и это распоряжение. Тогда сын
домогающегося теперь царской власти Никифора,
Патрикий Вриенний, едва вышедший из детского
возраста,[123] мальчик живой и отважный, взяв с
собой двух сверстников (это были Кацамунтий и
Василий    Куртикий,    называвшийся    также
Иоанникием) пошел будто играть туда, где
находились воины, которым вверена была стража
вне города, и найдя, что все они бодрствовали,
удостоил их похвалы, а потом, миновав их,
приблизился к городу и ходил около стен, чтобы
осмотреть и городской караул. Заметив же, что все
поставленные от города стражи спят, он на
обратном пути случайно нашел приготовленные
наскоро лестницы и, приказав следовавшим за
собой, чтобы они взяли, их и притащили к городской
стене, сам первый взошел на стену, а за ним
взошли и прочие.  Найдя же,  что стражи
действительно погружены в глубокий сон и не
чувствуют, что вокруг них делается, они, обнажив
мечи, окружили спящих, разбудили их и приказали
им провозглашать ромейским василевсом Никифора.
Тут, пораженные нечаянностью и видя перед собой
беду, одни из них сами собой низверглись со стен, а
другие   исполняли   приказание   слабым   и
прерывающимся голосом; (прерывался же голос их
от страха). Тотчас узнали об этом и жители города
и, предположив, что город уже взят, сбежались все
— не с тем чтобы схватить оружие и обороняться,
(ибо уже отчаялись), а с той мыслью, что
единственным средством к спасению остается им
провозгласить ромейским василевсом Вриенния, что
тотчас и сделано, — все начали приветствавать
кликами Никифора и, простирая руки к стоявшим
на стенах, умоляли их спасти город. Когда эти
клики усилились, все войско сбежалось к городу и
покушалось по лестницам взойти на стены. Но сын
Вриенния удержал его стремление и приказал ему,
стоя внизу, соединить свои клики с кликами
жителей, находившихся внутри города.

10.   Таким   образом   Траянополь   первый
провозгласил Вриенния ромейским василевсом. Поутру
собралось все войско вместе с воеводами и
полковыми начальниками и,  став у палатки
Вриенния, требовало, чтобы он облекся в багряницу
и надел красные сандалии. Не скоро и с трудом
уступил он их требованию и, облекшись в эти
одежды, объявил себя ромейским василевсом.
Поднявшись   оттуда,    Никифор   пошел   в
Адрианополь, — и все города и селения, через
которые проходил он, приветствовали его. Когда же
войска вступили в город, — все горожане приняли
его весьма радостно. Сперва зашел он в храм
Богоматери и,  принеся благодарение  Божьей
Матери, отправился домой и стал думать о
дальнейшем. Он созвал всех воевод и начальников,
и предложил им рассмотреть, должно ли сделать
покушение на столицу. Все решили не тотчас идти
ему в Византию со всем войском, но послать кого-
нибудь из воевод с достаточной силой, и вместе
отправить к державному послов для переговоров о
мире и для вступления с ним в условия, а ко всем
сановникам — грамоты с золотыми печатями,
наполненные обещаниями почестей и величайших
даров, и таким образом выведать их мысли.

11. Когда это было решено, Вриенний, почтив
своего брата, магистра Иоанна, саном куропалата и
объявив доместиком схол, послал его с достаточной
силой в Византию и дал ему также немалую часть
военачальников. Приняв войска, Иоанн отправился.
За ним следовало немалое полчище и скифов — не
чужих и наемных, но издавна бывших подданными
ромейских государей. Подойдя к Константинополю,
доместик схол стал лагерем и начал делать пробы.
Находившиеся   внутри   города,   негодуя   на
державного и вместе зная мужество и твердость
Вриенния,   уже   стали   было   обнаруживать
расположение, которое питали к нему внутренне: но
враждебный демон это общее расположение скоро
превратил в неприязнь, — и вот по какому случаю.

12. Лагерь доместика схол находился против
Влахернского дворца, — на месте, которое на
зывают Косьмидион и где воздвигнут большой и
прекрасный    храм    во    имя    Чудотворцев
Бессеребренников[124]    и    устроена    крепость.
Некоторые из слуг, а может быть и из воинов,
проскользая тайно через цепь, переходили мост
перед городом, рыскали по частям Стеноса,[125] под
предлогом собирания необходимого, и похищали все,
что попадется. Но так как жители этого предместья,
уходя отсюда, заблаговременно перенесли все в
город; то, не находя в домах никакой добычи, они
воспламенились гневом и решили сжечь их.
Услышав об этом, доместик схол немедленно
повелел удержать их от безумного предприятия и
потушить пожар. Но это ни к чему не послужило;
огонь поднимался уже высоко и пожирал все ему
встречавшееся.   В  то  время  сгорело  много
прекраснейших пригородных зданий. Такое событие
возбудило в жителях города гнев и изменило
прежнее их расположение к Вриеннию. Итак,
отчаявшись склонить город на свою сторону
убеждением, начальник войска стал готовиться к
осаде.

13. Между тем охранителями городских стен с
суши василевс поставил родного своего брата
Константина Порфирородного и Алексея Комнина,
которые, по недостатку в воинах, ставили на стены
кого попало и, вооружив домашних своих людей,
сами оберегали и караулили город. В один день
Алексей Комнин, заметив, что некоторые из воинов
Вриенния, ходившие для фуражировки к побережью
и возвращавшиеся в лагерь, отстали от своих,
поспешно отворил ворота, выбежал со своим
отрядом, напал на них и, прежде чем другие узнали
о случившемся, взял в плен до двадцати человек и
возвратился с ними в город. Молва о таком подвиге
тотчас разнеслась повсюду и возбудила столь
великую зависть в Константине, что он в глаза
поносил Алексея Комнина, зачем он не пригласил
его к участию в своем деле. Василевс напротив
обрадован был его поступком и торжественно
объявил  ему  благодарность.  Такой  поступок
Комнина подал кесарю повод просить, чтобы
совершен был брак дочерней его внучки с Алексеем,
— и он действительно был совершен тотчас, как
скоро снята была осада города, что произошло
следующим образом.

14. Командовавший войсками Вриенния, смотря
на осаду города, как на пустую потерю времени,
вознамерился, чтобы не мучить более войска, снять
осаду. Однако же он стыдился, да и боялся, как
бы, по случаю отступления, войско не разделилось.
Итак, ему надобно было отыскать предлог, чтобы и
снять осаду, и не потерпеть от того никакого вреда
Находясь в этом раздумье, получил он известие,
что множество скифов перешло Эмон[126] и,
рассыпавшись по Херсонесу, опустошают его.
Ухватившись за такой предлог, военачальник снял
осаду и устремился на скифов. Встретившись с
ними на возвратном их пути, он обратил их в
бегство и весьма многих перебил, а иных в большом
числе взял в плен и привел к брату. Взятые в плен
представили ему случай к заключению со скифами
мирных переговоров; ибо дав знатных заложников,
они получили от него своих пленных и обязались
быть его союзниками.

15. Между тем как это совершалось, Никифор
Вотаниат, один из мужественнейших вождей
Востока, которого незадолго перед тем василевс
сделал  главнокомандующим   восточных  войск,
открыто объявил давно замышляемое восстание.[127]
Узнав, что на Западе происходят волнения и что
все города подчинились Вриеннию, он и сам собрал
рассеянные по Востоку войска и, приняв (себе в
товарищи) прибывшего тогда из западных областей
Хризоскула (он присоединился к ромеям уже давно,
когда бразды правления были еще в руках Романа
Диогена, как мы сказали выше), обходил города и
подчинял их себе. Но между тем как все
переходили на его сторону, Никифор Мелиссинский,
производивший свой род от Вурциев и Мелиссинов,
сохраняя верность тогдашнему самодержцу ромеев,
объявил себя врагом Вотаниата. К нему пристал и
Георгий Палеолог, вождь мужественный и в
воинском деле весьма искусный. Недавно прибью из
Месопотамии,   где   жил   со   своим   отцом,
управлявшим Месопотамией, он решил также
сохранить непоколебимую верность державному.[128]

16. Итак, Вотаниат, когда на его сторону
перешли все другие, двинувшись из Фригии, спешил
в Вифинию и тайно посылал лазутчиков к
начальникам столицы, обещая им великие почести и
дары, если они помогут ему овладеть ромейским
царством. В то время многие из синклита и из
клира, более же всех патриарх Антиохийский
Эмилиан, о котором упомянуто было выше, питали
неприязнь к державному и к логофету, и искали
удобного случая повести дела согласно со своими
выгодами. Между тем василевс и логофет, не зная
об этой внутренней войне, готовились к внешней и
отправили посольство к, правителю турок (а
управлял ими Солиман, сын Кутулма),[129] чтобы
вооружить его против Вотаниата. Заключив с ними
союз, Солиман объявил войну Вотаниату, и с того
времени стерег дороги, занял теснины и наблюдал
за Вотаниатовыми войсками и движением. Но
Вотаниат, по прибытии в Котиайон, узнав о
действиях Солимана и не имея у себя довольно
войска для борьбы с таким множеством врагов,
придумал искусный план. Оставив прямой путь, на
котором его ожидали, он ночью свернул с него и,
незамеченный сторожевым отрядом, пробрался к
крепости, лежащей близ реки Сангарии, которая
называется Ацулой и отстоит от Никеи миль на
двести; а поворотив опять оттуда, успел дойти до
Никеи прежде, чем турки проведали о его
движении. Узнав об этом тайном его переходе и о
количестве его войска, они своим строем пошли
вслед за ним, а вперед послали немногих всадников,
чтобы мешать ему и замедлять поход его, — но не
совсем достигли (своей) цели. Посланные вперед
догнали его недалеко от Никеи и, устремившись на
него с криком, пытались стрельбой преградить ему
дорогу: но храбрые, хотя и немногочисленные полки
Вотаниата противостояли туркам и выдержали их
натиск. Впрочем боясь, как бы турки своей
многочисленностью не окружили и не взяли его в
плен вместе с воинами, Вотаниат послал к ним
Хризоскула. Переговорив с ними и убедив их взять
деньги и возвратиться назад, Хризоскул через это
доставил войску Вотаниата возможность безопасно
идти к Никее.

17. Прибыв к предместью Никеи, увидели они
множество   народа,   построенного   фалангами.
Подумав, что это враги, намеревающиеся напасть на
них, они отчаялись в спасении и едва не окаменели
от страха; потому что сражаться против такого
множества, при своей малочисленности, считали
невозможным, а идти назад очень опасным. В таких
обстоятельствах идут к ним послы с вопросом, кто
они и чего хотят. В ответ на это фаланги
единогласно провозгласили ромейским василевсом
Вотаниата. Узнав о том и освободившись от страха,
Вотаниат, столь дивно спасенный, вступил в Никею.
Разделявших с ним измену было не более трехсот
человек. Эти люди, под его предводительством
совершив переход среди сетей и многих устроенных
им засад, были сохранены невредимыми только
силой Божьего Промысла. Бог и здесь показал, что
когда Он дает, — злоба бывает бессильна; а если
не даст, — суетны домогающиеся, суетны и
многочисленные войска их, и засады, и наилучшим
образом построенные фаланги, тщетны, бедственны
и вовсе невыполнимы самые искусные планы и
соображения.

18. Как скоро в столице разнеслась весть о
прибытии Вотаниата и о том, что никейцы приняли
его с отверстыми объятиями, тотчас все начали
говорить и рассуждать, — как члены Синклита, так
и духовенство, придумывая способ низложить
василевса и воцарить себе Вотаниата; потому что
уже многие тайно снеслись с ним и получили от
него грамоты за золотыми печатями. Они решились
наконец собраться в славном храме Божьей
Премудрости, вооружить своих, вывести узников из
тюрьмы и потом послать к неучаствовавшим в
заговоре городским властям, для приглашения их к
общему делу. Начальниками заговора были —
Эмилиан, человек хитрый и вместе деятельный,
могший и хотевший, более чем кто другой, привести
народ в волнение, и с ним многие из Синклита. Они
положили, до начала дела, принять в число своих
соучастников также кесаря, и послали к нему
Михаила Вариса — человека, превосходившего
многих и умом, и опытностью. Кесарь тогда
находился во Влахернском храме, куда в то же
время случилось прибыть и самому василевсу.
Встретившись с кесарем поздно вечером, Варис
объяснил ему 'дело и показал присланную от
Вотаниата грамоту за золотой печатью, в которой
он обещал кесарю величайшие дары и почести.
Выслушав это, кесарь не задумался ни на минуту и
сказал Варису, что он не пойдет против племянника
и василевса. Но когда Варис хотел уже уйти, он
отправил его к логофету, чтобы последний выслушал
его и о том, что услышит, донёс василевсу и
устроил все, что должно.

19. Уходя, Варис подозвал к себе одного из
своих    и    послал    его    объявить    своим
единомышленникам, что он схвачен и не в силах
будет перенести бичи и пытки, но выскажет все, что
знает. "Вам, — прибавил он, — надобно скорее
определить, что для вас полезно." Сказав это, он
отведен был к логофету и объявил все, что знал; а
логофет о всем донес державному. В это время
случился там и Алексей Комнин и,  когда
потребовали его мнения, предложил самый лучший
совет: он сказал, что надобно поскорее послать
воинов и схватить начальников заговора. Этот совет
показался лучшим из всех и кесарю и логофету, но
державному не понравился; ему казалось, что, так
как теперь время уже вечернее; то, если кого
возьмут под стражу, — в городе произойдет
смятение и тревога. Так Промысел Божий омрачил
ум державного. Последний взятие под стражу
отложил до завтра; а они, рано поутру собравшись
все в храме Божьей Премудрости,[130] отворив
бывшие в городе тюрьмы, вооружив осужденных и
кроме того своих слуг и домашних, кто сколько
имел, послали их к не участвовавшим в заговоре
градоправителям и грозили сжечь дома тех, которые
не явятся к ним и не примут участия в их замысле.
В грамоте же, которую дали посланным, надписано
было так:  "Святейшие Патриархи, Синод и
Синклит призывает вас в славный храм Божьей
Премудрости." И все сбежались, — одни охотно,
другие нехотя.[131]

20. Когда об этом возвещено было василевсу,
он послал за Алексеем Комниным, и василевс
спросил его, что должно делать в настоящем случае.
Он   предложил   совет   превосходнейший   и
полезнейший: сказал, что собравшаяся толпа не
привыкла к военным действиям; это — рабочие,
они не устоят, увидев людей вооруженных и
готовых к битве; а потому против них надобно
послать вооруженных бердышников — царскую
стражу,   под   командой   военачальника.   Но
державный, выслушав эти слова, отверг совет, —
не знаю, потому ли, что им овладел страх, или
потому, что от избытка добродетели, стоял уже
выше окружавших его несчастий. Тогда еще
возможно было подавить восстание и погасить огонь
прежде, чем он разгорелся в величайший пожар; но
василевс не захотел сделать этого.

21. Комнин снова побуждал его действовать и
всячески ободрял, пока не услышал от него
укоризны в жестокости. Наконец державный сказал
ему следующее: "У меня давно была мысль
отказаться от престола; посему я с радостью приму
то, чего желал сам, когда Промысел присудил мне
это помимо моей воли. Ты же, если хочешь,
поставь вместо меня василевсом брата моего
Константина." Когда он сказал это, Комнин
попросил у него письменного удостоверения в
сказанном, — и державный тотчас приготовил
грамоту и приложил печать. После того он
отправился во Влахернский храм Богоматери, а
Комнин, взяв грамоту, пошел к Константину и
убеждал его следовать за собой во дворец, чтобы
принять   царскую   власть.   Но   Константин,
ослепленный юношескими помыслами, отказался,
думая, что ему будеть хорошо, если скипетр возьмет
в свои руки Вотаниат, поспешил явиться к нему
прежде, чем он переправился через пролив. Так
действовали тогда эти люди.

22. Узнав о возмущении в городе, Вотаниат
поднялся из Никеи и пошёл к столице. Прибыв в
Константинополь, он послал отряд под начальством
одного из довереннейших своих слуг, по имени
Борил, занять василевсов дворец, а потом вскоре и
сам направился к городу. Прибыв в Руфинианский
дворец, [132]  он  остановился,  чтобы  дождаться
василевсова дромона и других приготовлений. К
нему отправились Константин Порфирородный и
Алексей Комнин, один — не предполагая того, что
впоследствии пришлось ему испытать, а другой —
предвидя и предсказав все, что потом совершилось.
Василевс еще не подал руки и не сделал
приветствия, как Комнин начал говорить новому
державному следующее: "Ты знаешь, милостивый
василевс,   что   этот   Порфирородный,   когда
царствовал родной его брат, не получал от него
ничего хорошего, но проводил всю жизнь, как бы
заключенным в мрачной темнице. Теперь он имеет
добрую надежду, что мрак его жизни рассеется, и
что в твое милостивое и отечески попечительное о
всех царствование он увидит чистейшее счастье."

23. Вотаниат дал знак согласия на эти слова о
Константине, — Алексей опять начал говорить:
"Ты знаешь, василевс, что я до конца остался
преданным предшествовавшему тебе державному и,
тогда как все склонялись на твое царствование,
доныне был верен ему и не отправлял к тебе ни
послов, ни писем. Посему, как без обмана соблюдал
я верность ему, так ненарушимо сохраню ее и тебе.
После того василевс похвалил Алексея и отпустил
его. Узнав же, что посланные вперед овладели
царским дворцом, Вотаниат вышел, в намерении
переплыть   во   дворец   и,   достигнув   так
противолежащего городу берега, где стояла на
столбе каменная корова,[133] взошел на царский
дромон   и   при   кликах   и   рукоплесканиях
переправился к царскому дворцу.

24. Между тем василевс Михаил постригся и
облекся в монашескую одежду в присутствии дочери
кесаря, который, зная легкомыслие нового василевса
и наглость окружающих его, и видя, что теперь
власть в руках рабов,[134] боялся за своего
племянника, как бы не потерпел он чего-либо
необычайного, а для того посоветовал ему посвятить
себя Богу. А управлявший тогда патриаршим
престолом великий и славный Фома, зная чистоту
этого мужа, причислил его к клиру и, спустя
немного, рукоположиль в митрополита Эфесского.

25. Овладев царским скипетром, Вотаниат, хотя
приближался к старости, или лучше сказать — был
уже стар, и прежде вступал в два брака, однако
еще женился на царице Марие. При вступлении
Вотаниата на престол, царица Мария оставила
дворец и поселилась в монастыре,  который
называется — Петрион и находится близ Сидиры.
Когда же Вотаниат, склонившись на убеждения
кесаря, — о чем подробнее будет сказано после, —
решился жениться на ней; тогда кесарь пригласил и
ввел ее  во дворец.  Потом  сделаны  были
приготовления к обручению, и василевс с царицею,
как жених с невестой, стояли уже пред дверями
святилища. Но долженствовавший обручить их
(священник) одумался и стал опасаться низложения;
потому что василевс Михаил Дука, муж Марии, и
супруга Вотаниата от второго его брака — были
еще живы. Соображая это и понимая, какое сделал
он зло, благословляя прелюбодеяние и вместе
троеженство,[135] он медлил с выходом из алтаря.
Видя это и догадавшись, какая мысль озабочивает
священника[136] кесарь начал беспокоиться, что
патриарх, услышав о том, не разрешит Вотаниата от
прежнего брака и склонится на сторону Евдокии.[137]
Не желая высказать своей мысли при окружавших
его людях, он сумел взглянуть на своего внука,
Михаила Дуку, и хотел взглядом дать ему понять
то, чего не мог высказать. Этот юноша, видя
медлительность священника и направленный на него
самого пристальный взгляд кесаря, понял, что
должно было сделать, и, тотчас приготовив другого
священника для совершения обрученния, до времени
скрыл его, а сам приблизившись к алтарю, позвал
священика, отказывающегося совершить обручение.
Когда же тот спросил, для чего зовут его; тогда
Михаил, взяв его за одежды, тихо отвел оттуда и
на его место поставил другого, который и совершил
священнодействие. С того времени кесарь стал
пользоваться особенным доверием царицы.

24. Между тем логофет, потеряв надежду на
василевса и окружающих его, решился бежать к
Вриеннию и, в бытность свою в Силимврии
переговорив с Руселем, который послан был туда с
войсками от него и василевса Михаила, хотели,
чтобы и он сопутствовал ему. Но Русель схватил
его и в оковах отвел к Вотаниату. Сосланный на
остров,  называемый   Океею,[138]  логофет  был
подвергнут бесчеловечым и безжалостным пыткам, и
спустя немного умер. Таков был конец царствования
Михаила Дуки.