Евдокия. Роман IV

ЕВДОКИЯ. РОМАН IV

Царица Евдокия с сыновьями Михаилом
и Константином

I. Придя к власти по велению царственного мужа, царица Евдокия ни-
кому другому не вверила царства, не избрала своим уделом домашнюю
жизнь и не поручила дел какому-нибудь вельможе, а стала всем заправ-
лять сама и взяла власть в свои руки, при этом в начале держала
себя скромно, не допуская лишней роскоши ни в одеждах, ни в выходах.
Женщина искушенная и опытная, она способна была заниматься любыми
делами: назначениями на должности, гражданскими разбирательствами и
взиманием казенных податей, а когда представлялся случай, умела и гово-
рить по-царски — такой великий ум таился в царице. Она воссе-
дала между сыновьями, а они разве что не цепенели от страха
и почтения перед матерью.

II. Не стану восхищаться тем, как благоговел перед ней Кон-
стантин. Он был еще ребенком, ничего не смыслил в делах, и хва-
лить его за это благоговение нечего, но тому, что ей подчи-
нился и препоручил все дела Михаил, давно миновавший детский
возраст и вступивший в зрелую пору, обладавший несравненным
умом, который не раз уже успел обнаружить, — вот этому мне
не найти других примеров и не восславить его, как подобает.
И видел я много раз, как Михаил и мог бы говорить при матери,
да молчал, будто не мог, и способен был к чему угодно, но от цар-
ских дел отстранялся.

III. Мать же, как пришла к власти, не только не отвернулась
от сына, но сама же его и обучала, а позже стала доверять ему
назначения на должности и поручать судебные разбирательства.
Нередко подходила она к сыну, целовала, осыпала его похвалами
н молилась о том, чтобы жил он ей на радость. Евдокия совер-
шенствовала его нрав и постепенно приобщала к подобающим
царю занятиям; отдавала она Михаила и под мое попечение и
при этом велела наставлять и увещевать сына, как должно. На
царском же троне он восседал вместе с Константином и, как че-
ловек великодушия необыкновенного, не сам всем распоряжался,
но нередко разделял царские обязанности с братом. Так обстояли
их дела, и такой порядок сохранился бы до конца, если бы некий
демон не нарушил течения событий.

IV. Дойдя до этого места, хочу сказать следующее: мне не
известно, чтобы какая другая женщина явила образец такого же
целомудрия, какое выказала в прежней своей жизни царица Евдо-
кия. Я не говорю, что позже она утратила целомудрие, но чисто-
той его она поступилась и до конца нетронутым свой нрав не
соблюла. В ее оправдание можно было бы сказать, что, если она
в чем и изменилась, то не потому, что предалась удовольствиям
и увлеклась плотскими радостями, но ее мучили непрестанные
страхи за сыновей, как бы они, не имея ни защитника, ни покро-
вителя, не лишились царства. И не в радость стала ей царская
жизнь. Приведу тому убедительное свидетельство. Пишущий эти
строки был по духовному родству братом ее отцу, поэтому она
как бога почитала и предпочитала меня всем другим. Как-то слу-
чилось мне быть с ней в одно время в божьем храме; видя ее
воистину пригвожденной к богу и прикованной к Всевышнему,
я был тронут и стал горячо просить господа сохранить ей цар-
ство до конца дней. Но, обратившись ко мне, она осудила мои
речи и молитву мою сочла поношением. «Не нужно мне такого
долгого царствования, — сказала она, — я не хочу умереть на
троне». Ее слова внушили мне такой трепет, что с тех пор смот-
рел я на нее, как на высшее существо.

V. Но изменчива природа людей, особенно если для измене-
ний есть и серьезные внешние причины. Пусть и тверд был нрав
этой царицы, и душа благородна, но стремительные потоки на-
клонили башню ее целомудрия и склонили к ложу второго мужа.
Многие знали и уже судачили о происходящем, но мне царица
и словом не обмолвилась о своих намерениях, умолчав из стыдли-
вости, чтобы не слышать возражений против этого человека, хотя
и хотела посвятить меня в свой замысел. Вот почему и явился
ко мне один из тех, кто наставлял ее во зле, и стал побуждать
меня свободно высказать перед царицей свое мнение и посовето-
вать ей поставить во главе царства какого-нибудь доблестного
царя. Этому человеку я ответил в том смысле, что ничего ей го-
ворить не стану, а если бы и сказал, то не убедил бы и ничего хо-
рошего из этого бы не вышло.

VI. Пока об этом судили и рядили, царице определен был
будущий муж и царь, и по договору сегодня он должен был всту-
пить в город, а назавтра ему уже предназначался и царский
трон. Вечером царица позвала меня к себе и, оставшись со мной
наедине, заливаясь слезами, сказала: «Тебе и невдомек, в каком
упадке и расстройстве государственные дела, войны вспыхивают
одна за другой, весь восток опустошают варварские орды,[1] как
тут не быть беде!» Ни о чем не подозревая и не зная, что буду-
щий царь стоит уже на пороге дворца, я ответил: «Дело не из
легких и требует совета и размышления, но, как говорится, утро
вечера мудренее». На это она сказала с усмешкой: «Ни о чем
больше не надо думать, все уже решено и обдумано, царского
венца удостоен и всем другим предпочтен Роман, сын Диогена».[2]

VII. Ее слова меня поразили, и в полной растерянности я ска-
зал: «Завтра и я стану тебе помощником». «Не завтра помоги
мне, а немедленно»,— возразила царица. Но тут я спросил ее:
«Поставлен ли в известность твой сын и царь, предназначенный
для единовластия?» На это она: «Не то чтобы он ни о чем не
знал, но точно ему ничего не известно. Но хорошо, что ты мне
напомнил о сыне, давай поднимемся к нему вместе и обо всем
расскажем. Он спит наверху в одной из царских опочивален».

VIII. Мы поднялись. Не знаю уж, что было на душе у ца-
рицы, но сам я пребывал в замешательстве, и какое-то волнение
сотрясло вдруг все мое тело. Присев на ложе сына, мать сказала
ему: «Вставай, царь и прекраснейший из моих детей, прими вме-
сто отца отчима, который будет для тебя не властителем, а под-
властным, ибо к этому обязала его в грамоте твоя мать». Михаил
тотчас же поднялся, взглянул на меня (не знаю уж, о чем он
при этом подумал) и вместе с матерью вышел из палаты, в которой
спал, а увидев царя, не смутился душой, не переменился в лице, но
обнял Романа и даровал ему и царство, и свое благоволение.

IX. Потом позвали и кесаря,[3] который и тут выказал свой
великий ум. Он проявил должную заботу о царственном племян-
нике, обмолвился о нем несколькими словами, а затем присоеди-
нился к восхвалениям царской четы и только что не распевал
брачные песни и допьяна не напился из свадебных чаш. Таким
образом перешло к Роману Ромейское царство.[4]

Правление Романа Диогена

X. Этот царь — я говорю о Романе, сыне Диогена, — происхо-
дил из древнего и богатого рода (речь сейчас не об отце, кото-
рый при императоре Романе Аргире был уличен в мятеже, бро-
сился с кручи и погиб).[5] Роману случалось выказывать и прямой
характер, но чаще лукавый и кичливый, он и сам не чуждался
мятежных замыслов и если в другие времена умел их скрывать,
то при царице Евдокии, которую я уже живописал, обнаружил
свои сокровенные намерения. Романа немедленно уличили, и его
дерзость не осталась бы без возмездия, если бы не человеколю-
бие Евдокии, избавившее его от осуждения и приведшее к непра-
вильным суждениям саму царицу.[6] Она полагала, что, возведя на
престол того, кого не погубила, а спасла, она сохранит за собой
всю власть и Роман ни о чем против ее воли и помышлять не
станет. Но, верно все рассчитав, цели своей она не достигла. Со-
всем недолго изображал он покорность, а потом сразу показал
свой норов: чем больше она стремилась управлять им и держать
властителя, как льва в клетке, тем сильнее ненавидел он узду
и зло косился на удерживающую его руку. Сначала он только
раздраженно бормотал сквозь зубы, а затем стал открыто про-
являть неудовольствие.

XI. На меня он смотрел снизу вверх; будучи еще частным че-
ловеком, был предан мне, как раб, и воспользовался от меня кое-
какой помощью, а взойдя на престол, этого не забыл, так чтил
и любил меня, что даже вставал при моем приближении и отли-
чал меня больше всех из своих близких. Но это просто пришлось
к слову. Роман желал царствовать самодержавно и один распоря-
жаться всеми делами, но, никаким доблестным деянием еще не
ознаменовав своего правления, ждал подходящего момента. С этой
целью, а также ради спасения государства и провозгласил он по-
ход против персов.[7]

XII. Следуя своему обыкновению подавать царям благие со-
веты, я старался удержать Романа, говоря, что прежде надо
подумать о войске, составить списки, призвать союзников и,
только когда все будет готово, начинать войну. Но те, кто обычно
мне перечили (за исключением некоторых), и в тот раз все ис-
портили. Зло восторжествовало, и царь, облачившись с ног до
головы в доспехи, из дворца со щитом в левой руке, с копьем,
«крепко в составах сколоченным, двадцать два локтя дли-
ною»[8]— в правой вознамерился отразить натиск неприятеля и
поразить его прямо в грудь. Все кругом кричали, ликовали и
били в ладоши, и лишь я один хмурил брови, догадываясь, на-
сколько было возможно, о том, что ожидает нас в будущем.[9]

XIII. И вот во главе всего войска царь выступил против вар-
варов, не зная, ни куда ему идти, ни что делать. Он блуждал,
выступал в одно место, а прибывал в другое, бродил по Сирии
и Персии, и если что и удалось ему, так это завести подальше
в горы и расположить на высоких холмах свое войско, вновь его
спустить, увести по узким дорогам и таким ловким маневром по-
губить множество своих людей. Тем не менее он возвратился
с победным видом, но трофея ни мидийского, ни персидского с со-
бой не принес и возвеличил себя разве лишь тем, что ходил по-
ходом на врага.[10]

XIV. И стало это первым поводом для его кичливости. С тех
пор он отвернулся от царицы, презрел людей вельможных, пре-
небрег советниками и (неизлечимая болезнь царей!) сам себе
служил и советником, и наставником. Клянусь богом, которого
чтит философия, я, проникнув в его губительные замыслы, тре-
вожился за царицу и боялся, что придут в расстройство и волне-
ние государственные дела, поэтому отвращал я Романа от его на-
мерений, напоминал ему о договорах и при случае внушал ему
страх, говоря, что развязка может оказаться противоположной
ожиданиям. А поскольку и царица, терпя постоянные обиды,
исходила гневом и таила на него зло в своем сердце, я делил себя
между ними двумя и с Евдокией вел речь о Романе, с Романом
о Евдокии.

XV. Прошло немного времени и уже ранней весной царя стали
тревожить мысли о неприятеле, а достигнутая победа перестала
казаться столь несомненной. Начались новые приготовления
к другой войне, и — опущу подробности — принял в этом походе
участие и я. Роман так принуждал меня сопровождать его, что
я не мог отказаться; сокращая свою историю не стану теперь
называть причину, по которой он окончательно меня подчинил
себе (расскажу о ней, когда буду описывать эти события), но от
необходимости идти с ним я не уклонился, чтоб не вызвать обви-
нений в злом умысле против царя и чтобы вообще все у него не
пошло прахом.[11]

XVI. Признавая мое полное над ним превосходство (я го-
ворю о науках). Роман полагал, что больше меня смыслит в воен-
ном деле, но, увидев, что я хорошо разбираюсь в тактике, в том,
как строить отряды и боевые порядки, как сооружать машины и
брать города, и вообще владею военным искусством, хотя и был
восхищен, тем не менее начал мне завидовать и, как мог, проти-
водействовал и противился мне. Я говорю это для тех, кто участ-
вовал тогда в этом походе и может подтвердить, что в моих
словах нет преувеличения.

XVII. И вот началась новая война, не лучше предыдущей;
одна стоила другой и успех имела одинаковый, хотя своих воинов
мы потеряли тысячи, вражеских же захватили не то двух, не то трех,
но все-таки поражения не потерпели и шум против варваров под-
няли отчаянный.[12] Хвастовства и бахвальства от этого еще приба-
вилось, поскольку дважды водил он в поход свое войско и ни у кого
совета не спрашивал. На деле же именно из-за злонравных совет-
чиков и свернул он с прямого пути.

XVIII. С царицей Роман обращался, как с пленницей, и его
хватило бы даже на то, чтобы выгнать ее из дворца; кесаря же
он держал на подозрении и неоднократно собирался схватить и
убить, но всякий раз передумывал и не осуществлял замысла,
а пока взял с него и его сыновей клятву верности. А так как не
было у него благовидного предлога исполнить свое намерение, он
снова, в третий и уже последний раз двинулся в поход против
варваров, ибо с приходом весны они не переставая грабили ромей-
ские земли и огромными толпами совершали набеги.[13] Снова вы-
ступил из столицы Роман, ведя за собой гораздо больше сил,
чем прежде, союзнических и своих.

XIX. Роман сделал так, как обычно поступал в гражданских
или военных делах: ничьим мнением не поинтересовался, но
сразу вышел из города и вместе с войском направился в Кеса-
рию.[14] Там он, однако, замешкался и, откладывая дальнейший
поход, дал повод себе и другим думать о возвращении.[15] Но не
мог он принять позора на свою голову и потому, вместо того
чтобы заключить мирный договор с врагами и заставить их пре-
кратить ежегодные набеги, то ли отчаявшись, то ли осмелев
больше нужного, очертя голову двинулся на неприятеля. А те,
узнав о его приближении, решили завлечь его подальше и затя-
нуть в западню; с этой целью они выезжали из строя на конях
нам навстречу, а потом, будто пускаясь в бегство, возвращались
назад; несколько раз они повторяли этот маневр и таким образом
сумели захватить и пленить некоторых наших военачальников.

XX. Забыл упомянуть: от Романа укрылось, что царь персов
или курдов [16] находится с войском и ему оно было обязано основ-
ными успехами. Роман же не верил людям, которые своими гла-
зами видели царя, мира заключать не хотел и считал, что одним
ударом разделается с противником. Этот неуч в военном деле рас-
пылил силы, часть оставил при себе, часть отправил в другое
место и вместо того, чтобы выставить всю армию, выстроил про-
тив врага меньше половины.[17]

XXI. Того, что случилось дальше, я и хвалить не в состоя-
нии, и порицать не могу. Царь сам принял на себя всю опасность.
В этом и состоит противоречие. Ведь если расценивать Романа как
бесстрашного человека и отважного бойца, то его поведение дает
повод для похвал. Если же учесть, что по правилам военной
науки лучше бы Роману, как первому военачальнику, стоять поо-
даль, отдавать воинам необходимые распоряжения и не рисковать
безрассудно своей жизнью, этот царь достоин жестокого осмеяния.
Что же до меня, то я скорее с теми, кто его хвалит, а не обвиняет.

XXII. Итак, вооружившись с головы до ног, Роман обнажил меч
против неприятеля. Я слышал от многих, что он убил в тот день
множество вражеских воинов, а остальных обратил в бегство. Но
потом нападающие, признав в нем императора, стеной окружили
его со всех сторон, и когда Роман, раненый, упал с коня, царя
ромеев схватили и пленником привели во вражеский лагерь; его
войско рассеялось, небольшая часть спаслась бегством, а боль-
шинство были взяты в плен или стали жертвой меча.[18]

XXIII. Пусть, однако, подождет рассказ о царском пленении
и о том, как обошелся с Романом его победитель. Прошло не-
много времени, и один из беглецов первый явился в столицу,
распространяя весть о случившейся беде; за ним прибыл второй,
за вторым — третий. Ничего определенного они не сообщали, но
все толковали о несчастье. Одни говорили, что царь скончался,
другие утверждали, что он только взят в плен, третьи — что ви-
дели его раненым и упавшим на землю, четвертые — будто его
связанным (они сами свидетели) вели во вражеский лагерь. Эти
события были обсуждены на совете в столице, царица спросила,
что ей делать, и все решили, что на Романа, то ли он в плену, то
ли мертв, внимания сейчас не обращать, а власть взять в свои
руки ей самой и ее сыновьям.

XXIV. При этом одни отдавали царство ее сыну и чаду, ос-
тавляя не у дел мать, другие снова вручали всю власть ей. Что
же до меня, то я не одобрял ни того, ни другого и (не
стану лгать) полагал, что им следует править совместно: ему
выказывать сыновье послушание родительнице, а ей распоря-
жаться государственными делами совместно с чадом своим. Такое
решение было по душе и царю Михаилу, который добивался
того же самого. Но те, кто желал прибрать к своим рукам царство
и стремился использовать власть ради собственной выгоды, подстре-
кали ее к единодержавному правлению, а его заставляли не слу-
шаться мать.

XXV. Не знаю, как мне тут выразить восхищение Михаилом.
Со мной одним советуясь о государственных делах, хотел он,
если только это угодно матери, отстраниться от власти и не
желал перед нею ни заноситься, ни себя унижать. Я нередко сво-
дил их вместе, и он до такой степени опасался перечить матери,
что даже краснел и смущался, когда должен был взглянуть ей
в лицо. Между тем еще до того, как было принято решение,
в столицу по приказу царицы прибыл кесарь,[19] который согла-
сился с моим мнением и высказался за совместное правление
царской семьи.

XXVI. Не успела улечься эта волна, как в тот же день с ре-
вом вздыбилась на нас другая. Предводитель вражеского войска,
увидев плененного ромейского царя, не возгордился успехом,
но был смущен своим счастьем и отнесся к победе с таким благо-
разумием, которого от него никто и ждать не мог. Он утешил
пленного, разделил с ним трапезу, удостоил почестей, снабдил
стражей, освободил от оков тех, кого тот назвал, отпустил всех
пленных, о которых тот просил, а в конце концов и его самого
освободил из плена, заключил брачное соглашение и, взяв клят-
венные заверения, с блестящей свитой отправил на родину.[20] Это
и стало началом зла и основной причиной многих несчастий. Спо-
добившись того, на что он никак не рассчитывал. Роман решил,
что без труда вернет себе Ромейское царство, и сам стал вест-
ником счастья, последовавшего за несчастьем: собственноручно
написал царице письмо, где извещал обо всем с ним случившемся.

XXVII. Во дворце тотчас же начались шум и суета — одни
удивлялись, другие и поверить не могли такому обороту событий.
Царица тоже пребывала в замешательстве и не знала, что ей де-
лать. Среди этих недоумевающих и отчаявшихся людей находился
и я, и когда все стали спрашивать моего совета — особенно настаи-
вал и требовал его от меня мой драгоценный царь,[21] — я ответил,
что от Романа надо избавиться, в пределы царства его не пускать,
а также повсюду разослать указ об отстранении его от власти.
Людям основательным мой совет показался полезным, но другие
рассудили иначе.

XXVIII. Так обстояло дело, и царь Михаил, опасаясь за свою
судьбу и остерегаясь свирепого нрава Диогена, принял решение,
сулящее ему безопасность и, надо полагать, весьма разумное. Он
удалился от матери, стал действовать самостоятельно и, восполь-
зовавшись советами двоюродных братьев — я имею в виду сыно-
вей кесаря,[22] — заручился поддержкой дворцовых стражников
(племя это — все из щитоносцев, потрясающих в руках тяже-
лыми железными и обоюдоострыми секирами). И вот разом уда-
рили эти воины по щитам, закричали во всю силу своих глоток,
лязгая секирами и завывая, явились к царю, чтобы защитить его
от опасности: они окружили его кольцом и, не прикоснувшись
к нему и пальцем, отвели в верхние этажи дворца.[23]

XXIX. Так поступили эти люди. Те же, кто находился с царицей
(среди них оказался и я), не могли понять, что происходит, и чуть
не остолбенели от ужаса в ожидании приближающейся беды.
Удержать царицу было нельзя — закутав покрывалом голову, она
бросилась бежать к потаенной пещере и укрылась в этой норе,[24]
а я остался стоять у входа, не зная, ни что со мной будет, ни куда
мне деться. Однако царь, оказавшись в безопасности, в первую
очередь позаботился обо мне и разослал по всему дворцу людей
с приказом искать и найти меня. Они меня обнаружили, приняли
в руки свои и, как счастливую находку и бесценный дар, с лико-
ванием доставили самодержцу. Увидев меня, он, будто спасшись
от бури, вздохнул с облегчением и велел мне распорядиться наи-
лучшим образом.

XXX. Я принялся за государственные дела: чем-то распоря-
жался, что-то приводил в порядок, чтобы оградить столицу от на-
тиска волн, а другие в это время раздумывали о том, как посту-
пить с матерью государя. Опуская подробности, скажу, что
решено было удалить ее из города и поселить на берегу моря,
там, где сама она воздвигла храм богоматери. Так сразу все и
свершилось, хотя царь, чадо ее (я хорошо это знаю и, бог — сви-
детель, могу достоверно и во всеуслышание утверждать), не хотел
изгнания матери и лишь уступил давлению обстоятельств, против-
ных его воле.[25]

XXXI. Затем, как это обычно делается и говорится в таких
случаях, все стали судить и рядить о царице, обвинения полетели
в нее тучей стрел, и было принято второе решение: облачить се
в монашеские одежды, что тоже было исполнено. Вот вкратце все
о царице.

XXXII. Диоген же, не удовлетворившись освобождением из
плена, готов был на все, чтобы только овладеть престолом, и уже
стеклась к нему со всех сторон огромная толпа воинов. Переходя
с места на место и не встречая никакого сопротивления, он чувст-
вовал себя в полной безопасности, присваивал казенные деньги и
в конце концов со всем войском прибыл в прославленный на всех
наречиях город — я говорю об Амасии.

XXXIII. Царь сразу же доверил войско младшему из сыновей
кесаря [26] (муж этот на руку скор, умом непревзойден и остер и
как никто другой умеет постичь и объяснить суть каждого дела).
И вот, подойдя к городу, в котором обосновался Диоген, он сна-
чала остановил свое войско, а потом начал завязывать непрерыв-
ные стычки с врагом, вводил его в заблуждение и всеми средствами
старался или схватить Романа, или изгнать его из города. А тому
ничего не оставалось, как только решиться выйти из стен города
и со всем воинством двинуться в боевом строю на противника.
Отряды встретились, и множество воинов пало с обеих сторон.
Затем наш полководец, будто крылатый всадник, погнал коня на
противника, как башня, обрушился на неприятельский строй, по-
теснил и рассек его на множество частей. И одни враги в этом
бою были убиты, другие захвачены в плен, и лишь совсем немно-
гие спаслись бегством — среди них Диоген,[27] пустивший вскачь
своего коня. Это событие вселило в нас первые надежды.[28]

XXXIV. Для Диогена же стало оно началом конца. Вместе с не-
сколькими воинами заперся он в небольшой крепости,[29] где и был
бы наверняка немедленно схвачен, если бы не одно непредвиден-
ное обстоятельство. Дело в том, что к Роману явился некий
муж, родом из Армении, человек глубокого ума и убежденный наш
противник. Когда Роман был еще царем, он получил от него ка-
кую-то высокую должность [30] и теперь, решив отблагодарить его
в несчастье, привел с собой множество воинов, вселил в Диогена
мужество, много всего ему наобещал, воевать с нашим войском не
позволил, а увел в Киликию, защитил от нашего натиска киликий-
скими долинами, снарядил для Романа воинов, дал денег и обла-
чил его в царские одежды. Сначала этот опасный человек воору-
жил Романа, а потом стал ждать удобного случая, чтобы сра-
зиться с нашим войском.

XXXV. И снова стали мы раздумывать и решать, что делать.
Одним любо было заключить мир с Диогеном, уступить ему долю
власти и на этом успокоиться, другие предпочитали воевать и хо-
тели пресечь его дерзкие расчеты на будущее. Сначала испытали
мирные средства и отправили ему от царя письма, сострадательные
и милостивые. Роман, однако, оскорбился милосердием, которое
проявляется к человеку, ни в чем не повинному, и выставил свои
требования, причем от притязаний на трон не отказался, какой-
нибудь скромной долей власти не удовлетворился, но в ответах вы-
казал строптивости еще больше, чем в мыслях.

XXXVI. Царь оставил эти попытки и, подчиняясь необходимо-
сти, отдал войско в распоряжение старшего из сыновей кесаря —
Андроника [это муж роста необыкновенного, нрава благородного и
души приветливой и доброй], доверил ему распоряжаться всеми вос-
точными землями и послал против Диогена.[31] Андроник сначала
сплотил в единое целое и воодушевил одной мыслью все войско —
при этом он со всеми обращался дружелюбно и обходился с каж-
дым по-особому, а второй целью поставил скрытно от Диогена при-
близиться к стенам Киликии, извилистыми ущельями и трудно-
проходимыми тропами перевалить через ее горы и неожиданно
предстать перед врагом. Так они поступили и в соответствии с за-
мыслом двинулись по узкой и обрывистой тропе. Царь же мучился
от мысли, что наше войско настигнет Романа, который или в бою
будет убит, или в плену изувечен.

XXXVII. Я сам свидетель, как часто проливал царь слезы о Дио-
гене и готов был избавить его от страданий ценой собственной
безопасности, ибо, как он говорил, его связывают с этим челове-
ком узы дружбы и договор, преступить который он страшится.
И вот людям священным и души миротворной он доверяет пере-
дать Роману слова дружбы и вручает им для своего врага письмо,
содержащее любые обещания, способные склонить к покорности
даже железную душу.[32]

XXXVIII. Но еще прежде, чем прибыли эти письма, Роман
начал войну, при этом он сам остался в стенах крепости, которую
до того занял вместе с немногими своими воинами,[33] а армянину
Хачатуру — о нем я уже рассказывал — отдал под командование
почти все войско и, как тогда казалось, в добрый час отправил
его на битву. Ведя за собой пеших и конных, Хачатур успел за-
нять удобную позицию и выстроил в боевом порядке своих воинов
(почти все они были душой отважны, и телом крепки).

XXXIX. В строю против Хачатура стоял и сам Андроник. Но
прежде, чем сомкнулись ряды и началась рукопашная схватка,
Франк Криспин[34] (я пишу это в день его смерти), так вот этот са-
мый Криспин, который сначала был врагом ромеев, а потом пере-
менился и уже, казалось, любил нас не меньше, чем раньше нена-
видел, — и он стоял рядом с Андроником, вселяя мужество в пол-
ководца и набираясь мужества от него, — увидев построившееся
вражеское войско, возбудил в себе мужество и, предупредив Анд-
роника, что ударит по коннице, помчался во весь опор, увлекая ва
собой своих людей, врезался в гущу врагов, рассек их строй,
а когда после короткого сопротивления неприятель повернул на-
зад, с несколькими воинами бросился за бегущими, многих убил,
а многих взял в плен живыми.

XL. Войско Диогена было разбито и рассеяно, а Андроник как
победитель вместе с Криспином вернулся в приготовленный для
него шатер. Вскоре к полководцу явился один из конников, ведя
за собой какого-то пленного. Им оказался армянин Хачатур. Ха-
чатур рассказал, что во время бегства упал с коня в какую-то ка-
наву и спрятался в кустарнике. Его заметил один из преследова-
телей, бросился, чтобы убить, но, увидев его слезы, только снял
одежды и оставил его голого под кустом; потом его, голого, увидел
другой воин и тоже бросился, чтобы убить, но Хачатур сказал:
«Если ты пощадишь меня и отведешь к полководцу (он назвал
его по имени), то в дар получишь полную пригоршню монет».
Узнав говорящего, Андроник счел это второй своей удачей, укра-
сил и облачил его достойно столь доблестного полководца и за-
ключил под стражу без оков.

XLI. Не питая надежд на горстку оставшихся при нем воинов,
Диоген рассчитывал на союзников, которые должны были к нему
вскоре подойти из Персии.[35] Он ободрял своих людей и вселял
в них надежды, но пад жертвой как раз тех, кому поверил и кому
вручил ключи от крепости. Договорившись с нашим полководцем
и получив от него заверения в безопасности, они открыли ворота,
впустили наших воинов и даже привели к дому, в котором рас-
положился Диоген. И, о жалкое и печальное зрелище, в полном
отчаянии, со связанными, как у раба руками стоял Роман, позво-
ляя делать с собой все что угодно. [Они велели ему немедля
надеть монашеское платье]. Роман облачился в черное и, сняв
покров с головы, дал первому желающему обрезать себе волосы.
Находившиеся там наскоро совершили над ним обряд преображе-
ния, вывели из крепости и, ликуя, привели к Андронику. А тот,
не выказывая к нему никакой надменности, поскорбел о судьбе
Романа, подал ему руку, ввел в свою палату и разделил с ним
роскошную трапезу.

XLII. До сих пор мое повествование легко шло по гладкой и
царственной дороге (говоря богословским языком).[36] Но с этого
места оно замедляет ход и отказывается рассказывать о событиях,
которые не должны были произойти, но которые (я позволю себе
употребить те же слова) обязательно должны были произойти.
Не должны — по благочестию и отвращению ко всякому злу,
должны — по состоянию дел и обстоятельствам. Преданные царю
приближенные, боясь, как бы Диоген не выкинул еще чего-нибудь
неожиданного и не доставил новых хлопот императору, втайне от
него самого отправили письмо облеченному тогда властью с при-
казом вырвать глаза Роману.

XLIII. О случившемся царь ничего не знал, и, свидетель —
бог, — ведь я пишу не льстивую, а самую что ни на есть истин-
ную историю, позже пролил слез больше, чем сам Роман выпла-
кал перед наказанием. Да и тогда, когда сообщили царю о пле-
нении Диогена, он ведь не запрыгал от восторга и никак иначе
не проявил перед окружающими своей радости, и, если бы не
опасения людской хулы, горе его не знало бы границ. Лишив-
шийся глаз Диоген был заключен в монастырь, который сам ос-
новал на острове Проти,[37] где прожил совсем недолго и скон-
чался, не проведя на царском престоле и четырех лет.[38] Власть
полностью взял в свои руки Михаил.

*****

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В годы правления Константина Дуки и Евдокии империя подверглась
сильнейшему натиску со стороны турок-сельджуков. Сельджуки вторглись
в Армению, захватили Ани и начали наступление на Малую Азию. В 1067 г.
они нанесли поражение византийскому войску около Мелитины и совершили
опустошительный набег на Кесарию. На обратном пути турки ограбили Ки-
ликию. Все попытки константинопольских правителей оказать сопротивление
новому врагу оказались бесполезными.

2. Принимая царскую власть, Евдокия по требованию синклита и синода
поклялись не вступать в новое супружество (текст этой клятвы сохранился и
ныне опубликован). Однако люди, стремившиеся поставить во главе государ-
ства «сильного царя» (вероятно, сторонники «партии» военной аристократии),
убедили патриарха освободить царицу от клятвы. После этого Иоанн Кси-
филин сам начал убеждать высокопоставленных должностных лиц в необхо-
димости нового брака императрицы (Аттал., 92). Естественно, что такой
ход событий ущемлял интересы Дук, и потому подготовка к новому браку
велась в глубокой тайне. Пселл, как сторонник Дук и друг кесаря Иоанна,
само собой разумеется, не был посвящен в эти приготовления, и слова Евдо-
кии оказались для него полной неожиданностью.

3. Т. е, Иоанна Дуку.

4. Роман Диоген был провозглашен императором 1 января 1068 г. Радость
кесаря Иоанна, несомненно, была притворной: царская власть уплывала от
Дук. И действительно, кесарь, по утверждению Атталиата (Аттал., 101),
оказался скорее заговорщиком, нежели помощником нового царя.

5. Отец Романа Константин Диоген, женатый на племяннице Романа III
Аргира, начал свою карьеру еще при Василии II, занимал высокие админи-
стративные посты на севере Балканского полуострова, носил титул патрикия.
В 1031 г. был обвинен в заговоре и отдан под следствие. Не дожидаясь
суда, Константин бросился со стены Влахернского дворца и погиб.

6. Роман Диоген, женатый первым браком на дочери Алусиана, был на-
значен при Константине Х Дуке дукой Сердики и получил от него титул
вестарха. Уже после смерти этого императора он начал организовывать заго-
вор, но был предан, доставлен в столицу и судим. Красавца Романа пожалела
Евдокия, которая вместо наказания отправила его на его родину в Каппа-
докию. Из Каппадокии и вызвали его вновь в Константинополь, чтобы от-
дать трон и руку царицы. Атталиат относится к Роману с неизмеримо
большей симпатией, чем Пселл, и подробно описывает красоту и мужество
нового царя (Аттал., 99).

7. Персами Пселл, как и другие византийские авторы, именует турков-
сельджуков.

8. Пселл цитирует Гомера («Илиада», XV, 673). В этом контексте гоме-
ровские слова рассчитаны на комический эффект.

9. Возможно, Пселл действительно был настроен отрицательно к этому
предприятию, однако именно он оказался автором дошедшей до нас «про-
щальной речи», которая предназначалась для произнесения от имени констан-
тинопольцев перед отправлением Романа в поход. Как и положено, Пселл
превозносит в ней царя и хвалит его начинание.

10. Роман Диоген выступил в этот поход через два месяца после прихода
к власти, т. е. в начале марта 1068 г. Его войско состояло в основном иа на-
емников и было плохо вооружено. Михаил Атталиат, который сам участвовал
в этом походе, оценивает его результаты не столь пессимистично: Роман дал
^яд победных сражений, успешно штурмовал несколько городов в Сирии, на-
нес поражение сельджукскому отряду в Каппадокии. Впрочем, в общей оценке
похода ПсеАл, вероятно, недалек от истины: ничего, кроме демонстрации силы,
он империи не принес. Вернулся Роман «в разгар зимы» 1068/1069 г.

11. Отправляясь во второй свой поход, Роман Диоген выступил из Кон-
стантинополя, «не дожидаясь пасхальных дней» 1069 г. Несмотря на обещание,
Пселл так и не рассказывает, по каким причинам Роман Диоген вынудил его
идти вместе с ним. Можно предполагать, что царь не хотел оставлять в сто-
лице опасного и недоброжелательного царедворца. Впрочем, Пселл дошел
с войском только до Кесарии, откуда вернулся назад в Константинополь.

12. Во время второй кампании Роман Диоген дошел с войском до Месопо-
тамии, решительной победы нигде не одержал и к концу 1069 г. возвратился
в столицу.

13. Уже в 1070 г. сельджуки начали новое наступление в Сирии и Армении
и двинулись на Алеппо.

14. Роман Диоген выступил в третий свой поход ранней весной 1071 г.

15. Пселл, скорее всего, имеет в виду военный совет, о котором расска-
зывает Никифор Вриенний (Вриенний, 35). На совете стоял вопрос о том,
следует ли войску продолжать движение или остаться на месте и отражать
натиск сельджуков. Мнения участников разделились, но в конце концов Ро-
ман «по совету льстецов» решил двигаться дальше.

16. Пселл имеет в виду сельджукского султана Алп-Арслана.

17. Обвинения Романа Диогена в невежестве в военном деле, конечно, про-
диктованы ненавистью писателя к императору. Тем не менее Роман действи-
тельно отделил от основных сил значительный отряд своего войска под коман-
дованием Иосифа Тарханиота, который, натолкнувшись на сельджукское
войско, бежал в Мелитину (Вриенний, 37).

18. Так скороговоркой повествует Пселл о битве византийцев с сельджук-
ским войском Алп-Арслана при Манцикерте (19 августа 1071 г.). Сведения
различных авторов о ходе сражения расходятся (помимо византийских, об
этом сражении сохранились сообщения у арабских и армянских историков).
Роман Диоген пал жертвой предательства. Арьергард его войска, которым
командовал Андроник Дука (сын кесаря Иоанна), обратился в неожиданное
бегство, что привело к поражению всей армии. Разгром византийцев при Ман-
цикерте открыл сельджукам путь в Малую Азию, что в конце концов по-
ставило империю на грань катастрофы.

19. Кесарь Иоанн Дука был выслан Романом из столицы и жил в своем
вифинском имении. От этого периода сохранилось одно письмо кесарю Пселла,
в котором писатель, утешая Иоанна, говорит о том, что императрица сохра-
нила к нему доброе расположение,

20. Согласно договору Алп-Арслана с Романом Диогеном, последний
уступал сельджукам большую территорию (в том числе Манцикерт, Антио-
хию и др.) и обязался выплачивать султану ежегодную дань. В обмен сельд-
жуки обещали не тревожить границ империи. Роман Диоген согласился также
выдать свою дочь за сына Алп-Арслана (по другим источникам, женить
сына на дочери султана).

21. Т. е. Михаил VII, в царствование которого писалась эта часть «Хро-
нографии».

22. Сыновья кесаря Иоанна: старший — Андроник, младший — Константин.

23. Михаил VII Дука (Парапинак) был провозглашен единодержавным
правителем 24 октября 1071 г.

24. Несколькими штрихами дополняет этот эпизод Никифор Вриенний
(в целом его рассказ основан на «Хронографии» Пселла). В то время как
воины Андроника и Константина Дуки отвели Михаила в верхние этажи
дворца, люди самого кесаря Иоанна отправились в покои Евдокии, которая,
испугавшись, укрылась в «тайном помещении, похожем на пещеру» (так Ври-
енний понимает «потаенную пещеру» у Пселла!), где и спряталась, «полу-
мертвая от страха». Однако сам кесарь явился к царице и успокоил ее (Ври-
енний, 45 сл.).

25. Императрицу изгнали в Пиперудский монастырь на берегу Босфора.

26. Т. е. Константину.

27. Отсюда начинается текст новонайденной рукописи Пселла, совпада-
ющий с «Хронографией». В переводе мы учитываем ее чтения. Слова и фразы,
содержащиеся только в новой рукописи, заключены в квадратные скобки.

28. Согласно Атталиату, Роман Диоген обосновался в крепости Докея
в Армениаке, куда ему на помощь подошел отряд под командованием Фео-
дора Алиата. Константин напал на войско Романа, когда оно вышло из кре-
пости, чтобы укрыться в Киликии, откуда свергнутый царь был родом
(Аттал., 169 сл.).

29. Крепость носила название Тиролей (к юго-западу от Кесарин).

30. Хачатур (так звали неожиданного спасителя Романа Диогена) был
назначен царем катепаном Антиохии.

31. В связи с этим походом Пселл направил Андронику выспренное и
льстивое письмо, в котором провозглашал его «спасителем Ромейской импе-
рии».

32. Немного подробней повествует об этом посольстве Вриенний. Ми-
хаил предложил прощение Роману. Свергнутый царь, однако, воспринял такое
предложение как оскорбление, ибо не мог признать за собой никакой вины и
не отказался от претензий на царскую власть. Любопытно, что послов (людей
«священных и души миротворной» — у Пселла) Вриенний именует «дурными»
(Вриенний, 48).

33. Имеется в виду крепость Адана.

34. Франк Криспин — известный и по западным источникам Роберт Кре-
пин, норманский полководец. Воевал в Испании против арабов, сражался
в Италии, потом поступил на византийскую службу; при Романе Диогене был
обвинен в подготовке мятежа и сослан. Михаил Дука вернул Крепина из
ссылки. Точная дата его смерти, к сожалению, неизвестна, но в 1075 г. его
уже не было в живых (Вриенний., 59). Это замечание Пселла позволяет
определить время завершения второй части «Хронографии» (если, конечно,
писатель не имеет в виду годовщину смерти Крепина).

35. Роман Диоген не только рассчитывал на своих союзников-сельджуков,
но и тщетно пытался привлечь на свою сторону и Крепина (Вриенний, 54).

36. Выражение «Царственная дорога» встречается в Библии и использу-
ется раннехристианскими писателями, например Евсевием.

37. Остров Проти — один из Принцевых островов (традиционное место
ссылки в Византии) у азиатского берега Мраморного моря.

38. Роман Диоген был ослеплен в Котиее. Палач оказался очень неумелым
и должен был четыре раза запускать раскаленное железо в глаза царю. Пселл
повествует об этом эпизоде с явным смущением и при этом всячески стара-
ется выгородить Михаила VII. Напротив, Атталиат полностью возлагает вину
за эту акцию на царя Михаила и отпускает по этому поводу несколько гнев-
ных тирад (Аттал., 175 сл.). Пселл, который, несомненно, несет долю ответ-
ственности за жестокую казнь, счел возможным отправить ослепленному мо-
нарху утешительное послание, где сулил ему царство небесное и всячески
обелял царя Михаила VII. П. Безобразов называет это письмо «нахальным
издевательством над умирающим несчастливцем» (Безобразов П. Византий-
ский писатель и государственный деятель Михаил Пселл. М., 1890, с. 116).