Начало царствования Михаила Старика,
                                      правившего один год

I. Обычно императоры, вступив на престол, полагают, что для упроче-
ния власти вполне достаточно, если их провозгласило гражданское сосло-
вие. Они живут с ним бок о бок и потому думают, что его доброе располо-
жение обеспечивает незыблемость трона. Вот почему, завладев скипет-
ром, цари прежде всего являют себя взорам и слуху городских жителей,
и если те прыгают от восторга, кричат, как шуты, и выступают с болт-
ливыми речами, считают, что сподобились божьего заступничества и уже
ни в какой другой силе не нуждаются. И хотя царская власть держит-
ся на трех опорах: народе, синклите и войске, они мало уделяют
внимания последнему, но зато, не успев взять власть, осыпают
милостями первые два.

II. Что же касается Михаила Старика, то он раздавал чины
с еще большей щедростью, чем принято. Царь поднимал каждого
не на следующую ступень, но через одну, а то и еще выше. Если
же кто, нашептывая царю на ухо, просил о четвертой, то и его он
благосклонно выслушивал. А какой-нибудь другой проситель, те-
ребя царя с другого бока, не получал отказа и в пятой. Короче го-
воря, щедрости Михаила привели к самой настоящей неразберихе.[1]

                                Посещение царя Михаила
                                воинскими начальниками

III. О происходящем стало известно воинам, и самые из них
отборные и главные прибыли в Византий в надежде сподобиться
таких же, а то и больших милостей.[2] Им назначили прием у царя.
В тот день рядом с самодержцем находился и я. И вот эти добле-
стные мужи, истинные герои, вошли к царю, склонили головы,
произнесли поочередно положенные приветствия и по его приказу
остались стоять. Михаилу надо было бы тогда поговорить с каж-
дым в отдельности и обратиться к ним для начала с речами цар-
скими и щедрыми, а он прежде грубо выругал их всем скопом, а за-
тем вывел на середину их предводителя (главенствовал над ними
Исаак Комнин)[3] и следующего за ним (это был Кекавмен из Ко-
лонии),[4] осыпал его бранью за то, что тот чуть было не потерял
Антиохию и не погубил войско, не выказал ни военного искусства,
ни отваги, собрал деньги с народа и власть употребил не ради
славы, а для корысти. От такой неожиданности тот застыл на ме-
сте, ибо ждал милостей, а получил оскорбления. Товарищи попы-
тались было вступиться за него, но царь зажал рот и им. Если
еще можно было пренебречь остальными, то уж Исаака следо-
вало бы удостоить высших почестей и похвал, но царь и ему отка-
зал в своем благоволении.[5]

                                Восстание Комнина

IV. Это был первый удар, нанесенный воинам, он и послужил
причиной их заговора — происшедшая сцена взбудоражила их души
и внушила первые мятежные помыслы. Сначала у них даже мы-
сли не было посягать на царскую власть, и они сделали вторую
попытку расположить к себе самодержца. Но они просили сена,
а он давал солому, а если они возражали, отказывал и в ней и
в конце концов прогнал и отослал от себя военачальников.[6] Они
готовы были тут же схватить царя и лишить его престола, но их
удержал Исаак, сказавший, что все дело нужно тщательно сперва об-
думать. После этого они замыслили заговор и стали искать человека,
который смог бы и войско возглавить, и государством управлять.

V. Исаак всем уступал корону, утверждая, что любой из них
достоин власти, тем не менее предпочтение отдали ему — ведь
Комнин выделялся среди них не только родом, но и царской внеш-
ностью, благородством нрава, твердостью души и одним видом
своим умел внушать уважение окружающим. Его описание, однако,
еще подождет своего места. Тем временем военачальники согласи-
лись между собой,[7] еще раз коротко переговорили с царем и все
вернулись по домам. Жили они на востоке, в стороне восходя-
щего солнца, на небольшом расстоянии друг от друга и по этой
причине уже через несколько дней смогли собраться в одном ме-
сте и приступить к осуществлению своих планов.[8] Не успели они
устроить заговора, как уже собралось у них большое войско, и
к тому же стеклось множество знатных людей, готовых оказать им
поддержку. Когда же разнесся слух, что у них утвердился доблест-
ный военачальник, что поддержан он самыми могущественными
родами и что имена заговорщиков известны, никто уже и мгно-
венья не медлил, но все устремились к мятежникам и, подобно хо-
рошим бегунам, старались обойти один другого.

VI. Воинское сословие и прежде хотело забрать власть над Ро-
мейской державой и служить царю-воину, но желания свои воен-
ные держали в тайне и только лелеяли эти мечты в сердцах, ибо
не было у них на примете никого, достойного престола. Видя, од-
нако, что Исаак, которого они и во сне не надеялись узреть в цар-
ском облачении, встал во главе мятежа (а дело это было устроено
безукоризненно) и подал уже голос за дальнейшие планы, они ос-
настили себя мужеством, снарядились к войне и, отбросив всякие
сомнения, явились к Комнину.

VII. Что же касается самого Исаака, то хотя он тогда и впер-
вые встал во главе такого заговора, тем не менее за дело принялся
скорее разумно, нежели дерзко. Хорошо понимая, что для войска
прежде всего потребуется много денег, он для начала перекрыл
все дороги, ведущие в столицу, установил на каждой усиленную
охрану и никому без его ведома и разрешения не позволял
двигаться по ним ни туда, ни обратно. Отдав такие распоряже-
ния, он приступил к взысканию государственных податей, причем
делал это не беспорядочно и наобум, но учредил специальные ве-
домства, назначил строгих сборщиков и все по отдельности зано-
сил в списки, чтобы, утвердившись окончательно на престоле,
иметь точные расчеты налоговых поступлений. Вот потому-то, мо-
жно сказать, он вел себя скорее разумно, чем дерзко. Нельзя не
восхищаться и другим поступком Исаака: всю стекшуюся к нему
толпу людей он разбил на части: самых доблестных и тех, кого
ценил за расчетливую отвагу и стойкое мужество, отделил
от прочих, зачислил в полки и отряды и предназначил для войны.
Отобранных воинов собралось огромное множество. Но и остав-
шихся было ничуть не меньше.

VIII. Он прежде всего приказал им разобраться по-отрядно, не
смешиваться с другими воинами, не нарушать построения, а затем,
соблюдая строй, в тишине продвигаться вперед и разбить лагерь.
Потом он каждому назначил определенное жалованье, снабдил не-
обходимым для военного похода снаряжением и повысил в зва-
ниях: тому, кто был повыше рангом, дал чин побольше, тому, кто
пониже, — дал меньший. Поручив охрану своей персоны кровной
родне и окружив себя ее кольцом, Исаак без страха двинулся впе-
ред, а затем снова разбил лагерь. Мятежник проводил бессонные
ночи в государственных заботах, еще блистательней распоряжался
делами днем и прямой дорогой шел к цели. Хотя в войске обычно
много всякого случается и воины — люди скорее отважные, нежели
разумные, ни на кого из них Исаак не поднял меча, ни одного про-
винившегося не наказал на месте, но вселял страх одним своим взгля-
дом, и его нахмуренные брови действовали сильнее любого удара.

IX. Таким вот образом во главе построенного по всем прави-
лам войска Исаак и подошел к столице. Царь, сохранивший власть
над одним только Византием, и те, кто имел на него влияние, вели
себя так, будто ничего не случилось: не противодействовали мя-
тежникам, не двинули против наступающих остававшиеся у них от-
ряды и не делали никаких попыток разгромить войско узурпатора.
Кое-кто из преданных царю людей непрерывно теребил и убеж-
дал Михаила в том, что не обойтись ему без советчиков, крупной
суммы денег и войска. И вот он наряду с многими другими благо-
родными духом мужами, жившими тогда в опале, призвал к себе
и меня, объявил своим приемным сыном и изобразил, будто раска-
ивается в том, что раньше вел себя неразумно и не любил меня
всей душой.

                    Советы царю в связи с восстанием

X. Я не стал ему поминать прошлого и сразу дал три совета.
Зная, что Михаил находится в разладе с великим иерархом [9] и тот
гневается на него, я прежде всего внушил царю мысль забыть
о всех спорах и достичь с ним согласия, ибо в столь тяжких об-
стоятельствах сила патриарха возрастала и он мог бы оказать под-
держку мятежникам, если бы царю не удалось безоговорочно при-
влечь его на свою сторону. Во-вторых, я посоветовал отправить
к узурпатору послов, чтобы убедить его распустить свою армию:
они должны были обещать ему все, что можно было отдать без
опасений, посулить остальное на будущее и в то же время попы-
таться как-нибудь воздействовать на мятежное войско и рассеять
его строй. Третий, последний совет был самым важным и сущест-
венным: стянуть полки с запада, собрать оставшиеся силы, при-
гласить на помощь союзников из соседних варварских стран, укре-
пить находившееся на нашей службе чужеземное войско, поставить
во главе его доблестного военачальника, образовать побольше отря-
дов и со всех сторон защитить себя от наступающих полчищ. Царь
одобрил мои советы.

                          Посылка войска против Исаака

XI. Затем, однако, он отверг первый из них (уже это обрекало
царя на неудачу) и приготовился исполнить второй и третий. Вто-
рой, однако, так и не был осуществлен; западное же войско, осна-
щенное к войне, пополненное свежими силами союзников, разде-
ленное на отряды и сведенное в боевые порядки, в полном снаря-
жении выступило против восточных полков. Противники разбили
свои лагеря на небольшом расстоянии один от другого, простран-
ство их разделяло небольшое, но ни одна сторона не делала попы-
ток наступать, и поле посредине оставалось пустым.[10] Численно-
стью царские войска явно превосходили врагов, но уступали им
в силе и построении, и — что самое важное и поразительное — строй
мятежников оставался нерушим, их верность своему предводителю
неколебимой, в то время как наше войско уменьшалось и распа-
далось и множество наших воинов ежедневно перебегало к вос-
ставшим. Что же касается командующего — мне незачем называть
его по имени, — то он разрывался между теми и другими но, как
мне представляется, на самом деле склонялся только в одну сторону.

XII. Поэтому нас разбили с фронта и тыла, и поражение было
предрешено настроением военачальников еще до начала битвы. Од-
нако отряды [11] и оставшиеся у нас собственные воины ничего не
знали о колебаниях командующего, и вот эти, как говорит поэт,
«мужи Ареевы, гневом горящие»,[12] превосходно снаряженные, с са-
мым лучшим оружием на поясе или в руках, выстроились перед
вражеским войском, а потом, испустив боевой клич и бросив по-
водья, в неудержимом натиске устремились в бой. Наш правый
фланг опрокинул их левый и далеко преследовал неприятеля.

XIII. Когда их правый фланг узнал о случившемся, стоявшие
там воины не стали дожидаться боевых криков и наступления
врага, но сразу отошли и рассеялись из страха, как бы победители
не обратились теперь против них и, вдохнув мужество в бегущих,
не навалились на них всеми своими силами. Итак, правый фланг
неприятеля тоже обратился в бегство, и полная победа осталась
за нами.[13] В самой гуще толпы, возвышаясь над бегущими и пре-
следующими, как вкопанный стоял узурпатор. Несколько наших
воинов (это были тавроскифы, числом не более четырех), заметили
его и с двух сторон направили на Комнина свои копья. Удары, од-
нако, пришлись на доспехи Исаака, и железо не коснулось его тела.
Тавроскифы не смогли даже с места сдвинуть этого мужа, ибо
с противоположных сторон его с такой же силой подпирали копьями
и все время возвращали его тело в прежнее положение, не позволяя
ему потерять равновесие и отклониться от центра. Исаак принял
случившееся за добрый знак, что-де останется он недвижим, сколько
бы ударов ни сыпалось на него с обеих сторон, и тут же приказал
своему войску с удвоенной силой напасть на нас, завязать бой, об-
ратить противника в бегство и преследовать его как можно дальше.[14]

XIV. Известия о тяжком исходе битвы, одно другого печаль-
нее, дошли до нашего слуха и привели царя в смятение и полное
отчаяние. Быстро вызвать потерпевшее такое поражение западное
войско было нельзя, достать свежее пополнение и новобранцев он
тоже не смог, а командующий воинскими силами евнух Феодор,
тот самый, которого царица Феодора сначала сделала проэдром,
а потом назначила начальствовать над восточной армией, реши-
тельно отказался от командования не столько из страха перед вто-
рым сражением, сколько потому, что переметнулся на другую сто-
рону и втайне сговорился с Комнином.

                            Посольство к Комнину

XV. По прошествии нескольких дней царь попросил меня за-
ключить мир с Комнином, сообщить мятежникам о сокровенных
его желаниях, красноречием и софистическим искусством смягчить
душу врага и расположить ее к императору. Впервые выслушав эту
просьбу, я попросту был поражен, как громом, начал отказываться
и говорил, что добровольно не возьмусь за столь опасное поруче-
ние, исход которого очевиден и не подлежит сомнению; после не-
давней победы гордый успехом Исаак, разумеется, не сложит с себя
царской власти и не променяет ее ни на что меньшее.

XVI. В ответ на мои слова Михаил покачал головой и, взывая
к нашей дружбе и близости, сказал: «Чтобы ответить мне поубе-
дительней, ты постарался, а вот о том, чтобы защитить в беде сво-
его друга и, как богу угодно, господина, не подумал! А я, как при-
шел к власти, сохраняю к тебе неизменное благоволение, разгова-
риваю с тобой, как обычно, по привычке целую и обнимаю тебя и
ежечасно, как и должно, вкушаю мед твоих уст. Надеялся я и от
тебя получить то же самое, ты же мне даже того не дал, в чем до-
стойный человек и врагу своему в беде не откажет. Ну, что ж,
я совершу предназначенный мне путь, но тебе не уйти от обвине-
ний, что предал ты дружбу своего господина и друга».

XVII. Выслушав все это, я только что не застыл в оцепенении
и уже не знал, как мне остаться при прежнем своем решении.
И вот, сразу же переменив тон, я сказал: «Царь! Мешкая с по-
ручением, я не бегу твоей службы, но медлю исполнить приказ,
ибо остерегаюсь последствий и боюсь вызвать зависть многих лю-
дей». «Чего же ты опасаешься,—спросил царь,—почему не согла-
сен быть послом?» «Муж, к которому ты отсылаешь меня,—отве-
тил я,—одержал верх и с уверенностью смотрит в будущее,
вряд ли поэтому я могу рассчитывать на благосклонный прием, и
мои речи едва ли произведут на него впечатление; скорее всего,
мятежник обойдется со мною грубо, посмеется над моим посоль-
ством и отправит назад ни с чем. Все же вокруг станут клеветать
на меня, будто я не хранил тебе верности, а в него вселил уверен-
ность, убедил не верить ни одному царскому слову и не прини-
мать никаких посольств, ибо, дескать, он вскоре сам вступит на
престол.[15-16] Но если ты хочешь, чтобы я выполнил твой приказ,
пошли со мной еще кого-нибудь из членов первого совета, чтобы
дошло до всеобщего сведения, что будем говорить мы и что бу-
дут говорить нам, чтобы стали известны наши слова и его от-
веты».

XVIII. Царь со мной согласился и сказал: «Выбирай, кого хо-
чешь, из высшего совета». И вот я назвал самого достойного и са-
мого разумного, который к тому же, по моему мнению, не должен
был испугаться этого путешествия.[17] Сей человек действительно
с первого слова согласился участвовать в этом деле и отправиться
в посольство; мы с ним встретились, поделились своими соображе-
ниями и выбрали себе еще одного сотоварища, первого мужа
в Ромейской державе, главу синклита, ум которого мог соперни-
чать с красноречием, а красноречие с умом; сначала он обхаживал,
как льва, самодержца Мономаха, а позднее украшал собой патри-
аршее служение и, став священным приношением Слову, сам при-
нес его в жертву Отцу.[18]

XIX. Человек, воистину преданный делу ромеев, он не мешкал
с ответом, но присоединился к посольству и стал лучшим его уча-
стником. Мы взяли у царя послания (вернее — сами их обдумали
и по форме составили), где говорилось, что Исаак получит кесар-
ский венец и будет находиться под властью царя, и отправились
к Комнину. Уже после первого перехода мы дали ему знать о на-
шем приближении и заявили, что не станем вступать с ним ни
в какие переговоры, если заранее не получим от него торжествен-
ных клятв в том, что он не задержит нас по завершении посоль-
ства, не причинит нам никакой другой обиды, но, воздав подоба-
ющие почести, отпустит назад.

XX. Когда Исаак согласился на наши требования и дал от
себя еще и дополнительные обещания, мы сели на триеру и без
промедления приплыли к тому месту, где он стоял лагерем.[19]
Встретили нас объятьями и приветствиями, и не успели мы уви-
деть Исаака, как к нам уже потянулась цепочка из первых людей
войска, которые называли нас ласковыми именами, целовали наши
лица и руки и со слезами на глазах уверяли, что по горло сыты
братоубийственной резней и водружают венки на головы.[20] Окру-
жив со всех сторон, они привели нас к шатру своего правителя.
Двор его был разбит под открытым небом. Они спешились, велели
нам сойти с коней и ждать, а спустя некоторое время позволили
нам войти в шатер без сопровождающих, ибо солнце уже зашло и
Исаак не хотел, чтобы в царской палатке собиралось много народа.

XXI. Мы вошли, и Исаак нас приветствовал. Сидел он на вы-
соком кресле (вокруг располагалась немногочисленная стража)
и одет был скорее, как военачальник, нежели царь. Привстав
с кресла, он предложил нам сесть и, даже не спросив о цели на-
шего прибытия, коротко изъяснил причины, заставившие его
взяться за оружие. Потом он отпил из одного с нами кубка и от-
правил по палаткам, установленным невдалеке от его шатра. Мы
вышли в недоумении, почему этот муж был столь скуп на слова и
спросил у нас только, как прошло плавание и было ли спокойным
море. Попрощавшись, мы разошлись по палаткам, но после корот-
кого сна под утро снова сошлись и принялись обсуждать, как лучше
вести переговоры с Исааком. Мы решили не предоставлять слова
кому-нибудь одному, но сообща задавать вопросы и сообща выслу-
шивать его ответы.

XXII. Пока мы беседовали, занялся день, и вынырнувший из-за
горизонта сверкающий круг солнца поднялся в небо. Едва успело
оно пройти полпути до зенита, как явились с приглашением пер-
вые люди совета, которые, будто стража, нас окружили и повели
к своему предводителю. На этот раз нас доставили к шатру го-
раздо большему, которого хватило бы и для ромейского войска, и
для союзников. Вокруг шатра стояло множество воинов, не празд-
ных и беспорядочно толпящихся, но одни были подпоясаны ме-
чами, другие потрясали железными секирами, третьи держали в ру-
ках копья; расположились они кругами, один за другим, на не-
большом расстоянии друг от друга. Никто не произносил ни звука,
но, сдвинув ноги, в оцепенении страха все напряженно смотрели
на того, кто охранял вход в шатер. А был это начальник отряда
телохранителей дука [21] Иоанн, муж не только храбрый, но деятель-
ный и решительный, умевший красно говорить, а еще лучше мол-
чать и думать про себя, от предков своих унаследовавший доблесть
и мужество.

XXIII. Едва мы приблизились к входу, как Иоанн, велев нам
остановиться, скрылся в царской палатке; вскоре он оттуда вышел
и, не сказав нам ни слова, разом распахнул двери, чтобы поразить
нас необычным и неожиданным зрелищем. Все, что мы там уви-
дели, было по-царски величественно и внушало трепет. Прежде
всего, мы чуть не оглохли от ликующих возгласов толпы. Кричали
же воины не все вместе, а по рядам: закончив славословие, первый
ряд давал знак начинать второму, тот следующему, и в резуль-
тате в целом все получалось нестройно и неблагозвучно. Когда по-
следний круг произнес свои славословия, воины закричали уже
все разом и чуть не оглушили нас громом своих голосов.

XXIV. Шум постепенно умолк, и мы смогли рассмотреть, что
происходило внутри шатра (когда распахнулась дверь, мы не во-
шли сразу, а встали поодаль, ожидая специального приглашения).
Нам предстала следующая картина. Сам царь сидел на двуглавом
кресле,[22] высоком и отделанном золотом, опирал ноги на скамейку,
и роскошные одежды сверкали на нем. Он гордо поднял голову,
выпятил грудь, багрянец битвы румянил его щеки, глаза были со-
средоточены и неподвижны и свидетельствовали о напряженной ра-
боте мысли; потом он поднял взор и, как бы уйдя от пучины, при-
чалил в спокойной гавани. Воины несколькими кругами опоясы-
вали Исаака. Внутренний и самый малочисленный из них был
составлен из первых людей, доблестных отпрысков знатнейших
родов, осанкой не уступавших древним героям. Эти отборные во-
ины служили живым примером всем, стоявшим за ними. Их опоя-
сывал второй круг, оруженосцы первых, бойцы передовой линии
(некоторые заполняли следующие отряды), также лучшие из на-
чальников полуотрядов, они стояли на левом фланге.[23] Окаймляло
их кольцо простых воинов и свободных.[24] А дальше уже распо-
лагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других зе-
мель, италийцы [25] и тавроскифы, сам вид и образ которых вну-
шали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые под-
крашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют
их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудер-
жимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев не-
отразим, но они быстро переполняются гневом; тавроскифы же нс
столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого
внимания на раны. Они заполняли круг щита [26] и были вооружены
длинными копьями и обоюдоострыми секирами; секиры они поло-
жили на плечи, а древки копий выставили в обе стороны и как бы
образовали навес между рядами.

XXV. Так они стояли. Между тем царь рукой и легким кивком
головы дал нам знак подойти к нему слева. Мы пробрались ме-
жду первым и вторым кругом воинов и, приблизившись к Исааку,
услышали от него вопрос, который он уже задавал нам накануне.
Удовлетворенный ответом, он, возвысив голос, сказал: «Пусть
один из вас, повернувшись и заняв место между ними (тут он
указал на стоявших по обе стороны от него), вручит мне письмо
от пославшего вас и сообщит то, что он велел передать на словах».

XXVI. Тут каждый из нас стал уступать слово товарищу, мы
поспорили об этом немного, но в конце концов мои спутники за-
ставили выступить меня, утверждая, что я способен в отличие от
них философствовать и что мне пристала свободная речь, к тому же
они обещали прийти мне на помощь, если моя речь собьется с пра-
вильного пути. И вот, уняв биение сердца, я вышел на середину и,
собравшись с силами, передал письмо, а получив знак начать, при-
нялся говорить. Если бы не шум, приводивший меня в замеша-
тельство, не раз заставлявший меня замолкать и непозволивший
запомнить длинную речь, я, наверное, сумел бы воспроизвести свои
слова, собрав и соединив между собой мысли, выраженные в пе-
риодах или продолженные нарастанием. Мои слушатели не заме-
тили, что говорил я обычным языком и в то же время мудро и,
подражая непритязательности Лисия,[27] простую и безыскусную
речь украшал изощренными мыслями. Постараюсь, однако, припом-
нить главное, что еще не истерлось из моей памяти.

XXVII. Прежде всего, я постарался как можно лучше произ-
нести вступление, при этом говорил ясно и в то же время искусно.
Ни в чем их не обвиняя, я начал с титула кесаря, общего славо-
словия и перечислил прочие милости и высшие почести, которыми
их удостоил император. Стоявшие около нас слушали молча и бла-
госклонно отнеслись к моему вступлению, но задние ряды подняли
крик, что они не желают видеть своего предводителя иначе, как
в царском обличий. Вряд ли большинство их на самом деле этого
хотело — так говорили они применительно к случаю и на лести,
а видя, что какая-то часть воинов сохраняет молчание, понуждали
их кричать вместе с собой. Чтобы не показалось, будто он думает
иначе, те же слова произносил и царь.

XXVIII. Но я не позволил сбить себя с толку (ибо нашел ос-
новательные доводы, уже почувствовал силу, и не таков я, чтобы
сробеть, если уж вступил в словопрения), прервал речь и молча
стоял, ожидая, пока толпа успокоится. Когда же они, накричав-
шись, умолкли, я повторил свою речь, а потом спокойно обнажил
перед ними самые действенные из моих доводов и при этом опять-
таки ни словом их не попрекнул. Я вспомнил о лестнице и о вос-
хождении, осудил, когда перемахивают через ступени, похвалил
разумное продвижение к царской власти и сказал: «Таков поря-
док — сначала дело, потом созерцание, сначала человек дела, по-
том созерцательный,[28] лучшие из царей восходили на трон из ке-
сарского достоинства».[29]

XXIX. Кое-кто мне тут возразил, что таков путь для частного
человека, а Исаак — уже царь. На это я немедленно ответил:
«Царской власти он еще не получил, и если бы вы не были столь
грубы и так не возражали мне, я приложил бы к Вашему пред-
приятию (я побоялся произнести слово «узурпация») слово от-
нюдь не похвальное». «Откажись ныне от царского звания,— ска-
зал я,— и в будущем ты обретешь его более достойным способом».
Когда же я сообщил об обещанном императором усыновлении, они
спросили, как можно будет лишить власти царского сына. «А разве
не так, — возразил я, — поступали лучшие из царей даже со своими
родными детьми?» — и я тут же привел в пример божественного
Константина и кое-кого из других самодержцев, которые возво-
дили своих сыновей сначала в сан кесаря и только потом уже
в царское достоинство.[30] Приведя таким образом свои рассужде-
ния к единой цели, я сделал сопоставление, предполагающее опре-
деленный вывод: «Так обходились цари со своими единокровными
отпрысками, а Исаак — усыновленный...», и, опустив слово, оста-
вил период незаконченным.

XXX. Они поняли, что имелось в виду, и принялись излагать
многочисленные причины своего «выступления» (они воздержа-
лись от более грубого слова). Я возражать не стал, сделал даже
вид, будто с ними согласен, и, еще приумножая их беды, сказал:
«Мне все известно, я сам нередко терзался в сердце своем, спра-
ведливы и гнев ваш, и отчаяние от того, что претерпели». Таким
образом я умиротворил их души, а потом нанес им удар из-за
угла, заявив, что все их беды — не причина для мятежа, который
и вовсе не может иметь никаких оправданий. Затем, обратившись
к императору, я добавил: «Представим себе, что ты царь и отли-
чаешься суровым нравом. Между тем объявляется некий человек,
первый из синклита или воинского сословия, набирает себе сообщ-
ников и помощников-злоумышленников, составляет заговор против
твоей власти и выставляет предлогом для этого те страдания, ко-
торые претерпел, и бесчестие, которое вынес. Сочтешь ли ты такой
предлог основательным?» Когда он ответил «нет», я продолжал:
«А ведь ты никакому бесчестию не подвергся, разве что не обрел
того, что искал, а источник зла, которое ты, по твоим словам, вы-
нес, искать надо где угодно, только не в ныне царствующем им-
ператоре». Поскольку Исаак не произносил ни слова и был скорее
настроен слушать слова правды, нежели убеждать самому, я пред-
ложил ему: «Сними царские одежды, прояви благоразумие, окажи
уважение старому отцу своему и получишь скипетр по закону».

XXXI. Когда я этими и многими другими речами убедил
Исаака, из задних рядов донесся шум, который и поныне звучит
в моих ушах. В поднявшейся разноголосице одни приписывали мне
одно, другие — другое, один — неодолимое красноречие, другие —
словесное искусство, третьи — силу умозаключений. Я не стал от-
вечать на эти слова, а царь, сделав им рукой знак замолчать, ска-
зал: «Этот муж не произнес никаких магических заклинаний и не
пытался нас околдовать, напротив, он простыми словами изложил
суть дела, поэтому не нужно будоражить наше собрание и мешать
разговору». Так говорил Исаак, но какие-то люди из его окруже-
ния, желая смутить мою душу, сказали: «Царь, не дай погибнуть
оратору, многие уже обнажили мечи и растерзают его, как только
он отсюда выйдет». На это я только заметил с улыбкой: «Я при-
нес вам благую весть о царстве и власти, которые вы сами себе
присвоили, а вы взамен собственными руками меня растерзаете?
Не станет ли это лучшим доказательством вашего мятежа, и не
сами ли себя вы этим обличите? Ты сказал это, чтобы зажать мне
рот и заставить отречься от собственных слов, но я не буду иначе
ни говорить, ни думать».

XXXII. После этого царь поднялся с кресла и, осыпав меня
множеством похвал, распустил собрание, воинам он велел уда-
литься, а нас задержал около себя и сказал: «Неужели вы думаете,
что я по собственной воле облачился в эти одежды и не бежал бы,
если бы было можно? Они первые побудили меня к этому, да и
теперь, окружив плотным кольцом, крепко держат в руках. Если
вы торжественно пообещаете сообщить царю о моих сокровенных
намерениях, я открою перед вами тайники своей души. Когда же
мы поклялись не предавать гласности негласные его мысли, он
сказал следующее: «Не ищу я сейчас царской власти, хватит
с меня и кесарского облачения. Но пусть напишет мне царь другое
послание и пообещает, что никому другому не оставит он державы
после смерти и не лишит моих соратников милостей, которых я их
удостоил. Пусть он и мне уделит толику царской власти, чтобы
я смог по собственной воле одних удостоить скромных граждан-
ских титулов, других возвести в воинские должности. Я прошу об
этом не ради себя, а ради своих людей. Если мне будет дано
такое обещание, я немедля явлюсь к царю и отцу своему и воздам
ему должные почести. Но поскольку моим воинам не по нраву
придется это соглашение, я вручу вам сейчас два разных письма:
одно я составил им в угоду и позволю огласить, другое, тайное,
пусть хранится в глубине ваших душ. Ублажите толпу еще одним:
отстраните от власти низкорослого,[31] который и прежде был на-
шим врагом, да и сейчас ведет себя подозрительно. Сегодня отобе-
дайте у меня, а завтра отправляйтесь и передайте царю доверенное
вам втайне».

XXXIII. Мы разделили с ним трапезу (при этом были восхи-
щены благородством его нрава, Исаак спустился с царственной
высоты и держал себя с нами просто), а на рассвете попрощались
с ним и, незаметно получив от него второе письмо, в сопровожде-
нии того же отряда стражников спустились к берегу. Море было
спокойно, мы отчалили и направились к Византию. Уже днем мы
были в царской гавани, сообщили царю обо всех событиях и
о тайных намерениях Исаака и отдали ему оба письма. Михаил
читал и перечитывал эти письма, а переданное Исааком на словах
велел нам повторить несколько раз. Затем он сказал: «Следует
согласиться на все его требования и ни одно из его желаний не
оставить без исполнения. Торжественно увенчаем его голову — и
не венцом, как подобало бы кесарю, а короной.[32] Пусть он со-
вместно со мной правит государством и назначает чиновников,
ему будет предоставлен особый царский шатер и дана пышная
свита, а его сообщники станут свободно распоряжаться всем, что
он даровал им: деньгами, имуществом, высокими титулами, будто
получили их из царских рук. Свои обещания я подкреплю рукой,
устами и делом: составлю грамоты, собственноручно дам им под-
тверждение [33] и торжественно поклянусь, что никогда не нарушу
данных ему обещаний. Как он доверил вам передать для меня
тайное известие, так и я поручаю вам сообщить ему в еще боль-
шей тайне следующее: клятвенно заверьте Исаака, что пройдет
совсем немного времени, и я разделю с ним царскую власть, мне
только нужно найти подходящий повод, чтобы возвести его на
престол. Если я теперь и медлю, то пусть он поймет меня пра-
вильно: я опасаюсь народной толпы и сословия синклитиков и не
очень-то надеюсь, что они посочувствуют моему намерению.
Я откладываю дело, чтобы не вызвать против себя возмущения,
и все устрою лучшим образом. Об остальном напишите в письме
к нему, а эти мои слова храните только в сердцах своих. Не мед-
лите ни мгновенья и поскорей к нему возвращайтесь».

XXXIV. Через день мы снова все вместе морем отправились
к кесарю и вручили ему царское послание. На этот раз мы за-
стали восседающего на троне Исаака в обличий не столь торжест-
венном, а гораздо более скромном и простом. Взяв послание, он
велел прочесть его во всеуслышанье и, казалось, вызвал всеобщее
одобрение, поскольку более, чем о себе, позаботился о своих сообщ-
никах. Исаак и все остальные решили прекратить мятеж, а когда
мы, оставшись с ним наедине, передали еще и тайное сообщение,
он и вовсе пришел в восторг и тут же приказал всем отрядам
разойтись по домам и вернуться к нему, когда все будет по-доб-
рому устроено. Узнав же об отстранении от власти человека, на
котором прежде лежали все государственные заботы,[34] он еще
больше уверовал в искренность наших слов и отдал должное про-
стоте и чистоте императорской души. Желая как можно быстрее
завершить переговоры, он велел нам уже назавтра отправляться
назад и сообщить царю, что сам с открытой душой явится к Ми-
хаилу, а сам приготовился на третий день в окружении немного-
численной стражи выйти из лагеря и спуститься к побережью на-
против императорского дворца. Он проникся таким доверием
к царю, что даже не пожелал торжественного въезда в Византий,
а только велел нам выйти ему навстречу из города и, став по бо-
кам вместо стражи, препроводить к императору. Так удалось нам
счастливо завершить свое второе посольство,[35] мы были неска-
занно рады, что своим умом и красноречием сумели принести
пользу отечеству, и приготовились на следующий день отправиться
домой.

XXXV. Однако еще до наступления вечера объявились ка-
кие-то скороходы из лагеря, которые окружили шатер, передали
кесарю, по их мнению, добрую весть о свержении царя и утвер-
ждали, что часть синклитиков устроила против Михаила заговор,
принудила его переменить одежды и искать спасение в храме Бо-
жьей мудрости. Этот слух не произвел большого впечатле-
ния на кесаря, да и нас нимало не взволновал. Приняв все это за
выдумки, мы снова занялись своими делами.

XXXVI. Не успели еще удалиться первые вестники, как при-
шли другие, а потом уже подряд стали подходить все новые люди,
подтверждавшие это сообщение. Тут уже и мы обеспокоились и,
сойдясь вместе, спрашивали друг друга, сколько правды в этих
известиях. Занимавший первую палатку подтвердил справедливость
слухов и сказал, что только что к нему из города прибыл один
слуга, надежный и внушающий доверие человек, точно ему доло-
живший обо всем. Оказывается, смутьяны и бунтовщики, кото-
рые — нам было это известно — втерлись в состав синклита, при-
вели город в замешательство, учинили беспорядки, пригрозили
пожарами и другими бедами тем, кто предпочел остаться в стороне,
ворвались в святую ограду храма Божественной мудрости, дерз-
нули проникнуть в алтарь, без труда склонили на свою сторону
патриарха, сделали его своим предводителем и, подняв громкий
крик, обрушили проклятия и всевозможные поношения на голову
царя, а Исаака славили как единственного достойного власти. «Вот
что видел мой слуга, — сказал он, — если же случилось что-ни-
будь еще, мы услышим об этом незамедлительно».

XXXVII. При этом известии мы решили отправиться в шатер
к кесарю, чтобы узнать новости. Мы зашли туда все вместе и за-
стали его диктующим письмо царю. К нам он обратился с преж-
ними речами: слухи не произвели на него никакого впечатления.
Когда же мы вместе с ним вышли из палатки — солнце в это
время еще не зашло, — явился откуда-то издалека какой-то чело-
век; он тяжело дышал, а приблизившись к нам, как мне кажется,
нарочно рухнул на землю и якобы лишился дара речи. Затем, сде-
лав вид, будто собрался с духом, он рассказал о переоблачении
властителя, о приготовлениях в городе и о том, что уже и царский
корабль для Исаака оснащен, и факелоносцы стоят наготове. Он
уверял, что был очевидцем этих событий и сам видел, как тот, кто
еще на заре был царем, вскоре превратился в обыкновенного чело-
века, одел темный плащ и сменил все свое облачение. Он еще не
кончил говорить, как появился новый вестник, за ним другой —
и все они повторяли одно и то же. После них прибыл еще один,
весьма ученый и разумный человек, который до конца поведал нам
эту печальную повесть. Ему одному только и поверил самодер-
жец — он велел нам спокойно оставаться в палатках, а сам начал
царствовать.[36]

XXXVIII. Как провели эту ночь мои товарищи, я не знаю,
но мне казалось, что жизнь моя кончена, и я, как жертва, гото-
вился отдать себя на заклание. Я знал, как все меня ненавидят,
и ждал самых худших казней. Особенно же боялся я самого вла-
стителя, опасаясь, как бы император не припомнил мне мои речи
и того, как уже почти убедил я его не домогаться царской власти,
и что подвергнет он меня всякого рода пыткам и наказаниям.
И вот все кругом спали, и только я один поджидал своих палачей
и при малейшем шуме или шорохе возле палатки вскакивал
в страхе, воображая, будто уже идет мой палач. Когда таким об-
разом незаметно для меня пролетела большая часть ночи и начало
светать, я немного приободрился, полагая, что принять смерть при
свете дня — меньшее зло, чем ночью. Выглянув из палатки, я уви-
дел зажженные костры, а вокруг царского шатра горящие светиль-
ники. Кругом все шумело и двигалось, ибо был уже отдан приказ
всем снаряжаться и двигаться к столице. Светило еще не взошло
на небе, как император неожиданно выехал из лагеря; двинулись
и мы, но ехали не рядом с ним, а позади, на некотором удалении.

XXXIX. Я полагал, что, проехав какое-то расстояние, Исаак
позовет меня к себе и убедительно потребует объяснить мое убеж-
дающее красноречие; как я и ждал, он позвал меня, но даже не
вспомнил ни о риторических приемах, посылках, противоположе-
ниях, разрешениях, рассуждениях, ни о ложных и убедительных
доводах, а заговорил о своих тайных планах, поделился царскими
заботами и спросил моего совета, как ему лучше царствовать и
каким образом сравняться с великими самодержцами. После та-
ких слов я вдохновился, воспрял духом и пространными объясне-
ниями снискал уважение Исаака. Восхищенный моими речами,
царь засыпал меня вопросами, все время переспрашивал и не
успокаивался, пока не получал ясного ответа на поставленный во-
прос. Потом он позвал к себе и моих спутников и разговаривал
с ними так, как если бы они были его сообщниками или людьми,
с самого начала посвященными в его замыслы. Пока мы таким обра-
зом беседовали, солнце взошло и залило ярким светом всю округу,

XL. Весь городской люд высыпал ему навстречу; одни, как
богу, несли Исааку зажженные светильники, другие курили благо-
вониями, каждый, как мог, ублажал его, все ликовали и прыгали
от радости, будто вступление его в столицу было каким-то новым
явлением всевышнего. Но как мне коротко описать вам это чудо?
Я участвовал во многих царских процессиях, присутствовал на
божественных празднествах, но никогда не приходилось мне ви-
деть подобного блеска. В торжестве участвовали не только про-
стой народ, не только синклитики, не только живущие земледелием
и торговлей, покинули свои обиталища и те, кто приобщился
к высшей философии и кто поднялся на вершины гор, кто посе-
лился в пещерах или проводил жизнь среди воздуха,[37] — все они
спустились со скал или покинули свои воздушные жилища, оста-
вили горные высоты ради равнины и сделали царское вступление
в город подобным чуду.

XLI. Тем не менее Исаак, человек ума несравненного, не воз-
несся и не позволил себе увлечься этой суетой, но сразу заподоз-
рил ловушку судьбы и, еще не успев даже собраться с мыслями,
неожиданно обратился ко мне и сказал: «Думается мне, философ,
обманчиво это необыкновенное счастье, и не знаю, добром ли кон-
чится». Мысль эта философская, ответил я, но не всегда хорошее
начало предвещает дурной исход, и не надо думать, что если уж
что предначертано судьбой, то ничего и изменить нельзя. Как
мне известно из мудрых книг, человек, отрешившийся от худой
жизни, умилоствительными молитвами сразу освобождает себя от
предначертаний судьбы. Я имею в виду сейчас эллинские учения,
ибо, согласно нашему, ничего не существует предписанного и пред-
определенного, но исход соответствует прежним деяниям. Если же
ты перестанешь рассуждать, как философ, и твоя душа возгор-
дится от этого блеска, возмездие не заставит себя долго ждать.
А если нет, будь спокоен — божество никогда не завидует тому
что само нам дарует, и часто многих людей ведет по прямой стезе
славы.[38] Свой путь добродетели начни с меня и не мсти мне за
дерзкие речи, которые я произносил перед тобой как посол, —
я выполнял волю царя, не нарушил ему верности и говорил так
не из неприязни к тебе, но из преданности ему.

XLII. На эти мои слова Исаак с глазами, полными слез, отве-
тил: «Твой дерзкий язык я любил прежде больше, чем сейчас,
когда он славословит и льстит. Но начну, как ты мне посоветовал,
с тебя: сделаю тебя ближайшим моим другом, возведу в долж-
ность и нареку званием проэдра синклита[39]». Пока мы разгова-
ривали таким образом, солнце достигло зенита и впереди показа-
лась бухта, к которой мы ехали. Появился и царский корабль, и
Исаак, осыпанный цветами и сопровождаемый славословиями взо-
шел на борт и проделал по морю торжественный путь через Про-
понтиду к царскому дворцу;[40] даже во время самого предуготов-
ления он находился рядом со мной. Таким вот образом безраздель-
ная власть перешла в руки Исаака.

XLIII. Император Михаил Старик, проведя на троне один год,
был свергнут; совсем недолго прожил он частным человеком и
вскоре расстался с жизнью.

                  Царствование Комнина

XLIV. Завладев царской властью, Комнин, человек дела, сразу
прибрал к рукам все управление и немедленно принялся за госу-
дарственные дела; во дворец он вошел вечером, не успев еще от-
ряхнуть с себя пыль сражений, сменить платье, назначить на
следующий день омовения и, подобно моряку, нашедшему спасение
в спокойной гавани от пучины и бури, обтереть с губ соль и перс-
вести дух, как тут же занялся военными и гражданскими делами
и провел в заботах остаток дня и всю ночь.

XLV. В городе собралась тогда огромная толпа воинов. Это
были люди, делившие с Исааком все опасности, вместе с ним де-
лавшие ставкой в игре жизнь, и царь боялся, как бы не устроили
они в городе какого-нибудь бесчинства и, рассчитывая на его сни-
сходительность, не причинили беспокойства обывателям; потому-то
и счел он первой своей заботой одарить их, как полагается, и от-
править по домам, чтобы дать им немного передохнуть, а потом
собрать вновь и идти вместе в поход на варваров. Для такого
дела, казалось, и месяца было мало, а Исаак в мгновение ока
распустил и вывел из города войско. При этом еще, прощаясь,
напомнил каждому о его подвигах: одних похвалил за храбрость,
других за полководческое искусство, третьих отличил еще за что-
нибудь, всех ублажил и каждому воздал в соответствии с его
заслугами. И похоже это было на то, как солнце, неожиданно вос-
сияв в туманный день, сразу рассеивает мглу.

XLVI. Когда город освободился от их присутствия, все при-
нялись льстить царю и пророчить ему великое будущее. Оказав-
шись свидетелями событий, в которые раньше и поверить не смели,
люди начали предсказывать то, на что вроде бы и надежд быть
не могло. Добрые надежды внушал также и характер императора.
Тот, кто лишь время от времени видел Исаака восседавшим на
троне, распоряжавшимся делами, принимавшим послов или ме-
тавшим громы против варваров, принимал его за человека сурово-
го и жесткого. Казалось невероятным, чтобы нрав Исаака мог
смягчиться. Тот же, кто имел случай видеть его еще и в собствен-
ных покоях или во время назначения чиновников, должен был
уверовать в вещи неожиданные и несовместимые: одна и та же
струна издавала звуки то резкие, то мелодичные. Наблюдая за
ним в обоих состояниях — напряженном и расслабленном, — я счи-
тал его человеком двойственным: размягченный, он, казалось, ни-
когда более не отвердеет, а натянутый как струна — не расслабится
и не отрешится от высокомерия. Порой бывал он добрым и до-
ступным, порой же лицо его преображалось, глаза начинали свер-
кать и брови, если можно так выразиться, тучами наплывали на
светильники его души.

XLVII. Когда же устанавливали трон, императора с обеих сто-
рон окружали синклитики, и он, сохраняя на лице точное Ксено-
кратово выражение,[41] в полном молчании предавался размышле-
ниям, то внушал великий страх собравшимся. Одни из синклитиков
замирали на месте, как пораженные молнией, застывали в той
позе, в которой их заставал удар, и стояли высохшие, обескров-
ленные, словно лишенные души. Другие тихонько, каждый по-
своему шевелились. Кто-то незаметно сдвигал ноги, кто-то еще
крепче сжимал руками грудь, кто-то склонялся вниз и тому подоб-
ное; все были объяты ужасом и, стараясь не подать вида и со-
храняя молчание, напряжением души смиряли свои тела. Когда
император кивал первым рядам, раздавался короткий вздох, и из-
менения можно было определить в численном выражении.[42]

XLVIII. Исаак был очень немногословен, не любил пускаться
в пространные рассуждения, но и не оставлял мысль неясной.
О Лисии (я имею в виду оратора, сына Кефала) рассказывают,
что, помимо прочих достоинств, он обладал умением, когда нужно,
обуздывать красноречие и что ему с его искусством слова доста-
точно было упомянуть только о самом главном, а слушатели уже
сами домысливали остальное. Так и речь Исаака — не струилась
ливнем, а проливалась дождем, поила жаждущую природу и, про-
никая вглубь, побуждала к постижению невысказанного. Он ни-
кому не хотел уступать в красноречии, но, как царь и властитель,
не желал делать из него повод для неуместного тщеславия.

XLIX. Поэтому витийствовать он предоставил нам, людям про-
стым, чей удел — частная жизнь, а для выражения своих желаний
считал достаточным взгляда, движения руки или кивка. Не
очень-то сведущий в законах, он изобрел для себя способ судопро-
изводства: заранее не принимал решения по делу, но предоставлял
такую возможность судьям, выбирал лучшее, делал вид, будто
предвидел его заранее, и, приписывая решение себе, выносил окон-
чательный приговор. А чтобы его язык не заплетался при оглаше-
нии судебных документов, он поручал читать их другим, причем
всегда что-нибудь добавлял от себя, как недостающее, или изымал,
как излишнее.

L. Принимая послов, он не со всеми держал себя одинаково,
но всегда разговаривал свысока и растекался речами обильней,
нежели вздымающийся Нил в Египте или клокочущий Евфрат
в Ассирии. Он даровал мир тем, кто просил о нем, и грозил вой-
ной дерзнувшим нарушить договоры. Так разговаривал он с пар-
фянами и египтянами, но когда другие народы предложили усту-
пить ему города, воинские отряды и саму родину и предпочли пе-
реселиться в другие места, он этого не допустил и велел им жить
по-прежнему, и сделал это не из зависти к Ромейской державе,
расширяющей пределы, а потому, что знал, сколько для этих но-
вых приобретений потребуется и денег, и доблестных воинов, и
необходимых запасов, и что если всего этого нет, прибыль может
обернуться убытком. Я сам слышал, как он упрекал в трусости
многих варварских властителей, как порицал их за то, что не за-
ботятся они о своих владениях, и как ободрял их, если они падали
духом. И все это делал, чтобы иметь заслон от натиска сильней-
ших народов.[43]

LI. Однако достаточно похвал Исааку! Если в них заключена
наука на будущее, труды писателя не пропали даром. Если бы
так же медленно и постепенно исправлял он положение в государ-
стве и очистил от порчи гражданские дела и пресек разросшееся
зло, а потом уже применил лекарства, то увенчал бы себя выс-
шими похвалами и не потряс бы до основания тела государства!
Но царь хотел переделать все сразу и одним махом отсечь от
Ромейской державы больную плоть, разраставшуюся долгие годы,
пожелал разом отрубить от чудовищно обезображенного тела не-
годные члены, с головами, торчащими на уродливых шеях, с огром-
ным множеством рук и не меньшим числом ног, и вырезать вос-
паленные и больные внутренности, распухшие или омертвелые,
набухшие влагой или растекшиеся от губительного недуга.[44] Он
начал было удалять лишнюю плоть и придавать телу благообра-
зие, что надо изничтожал, что надо пускал в рост, хотел исцелить
его нутро и вдохнуть в тело живительный дух, однако не завер-
шил дела и не сумел остаться самим собой до конца. Чтобы мое
повествование не показалось сбивчивым, изложу по порядку:
сперва — как разрасталось тело государства, затем — как принялся
Исаак отсекать его больные члены, и наконец—как не удалось
ему добиться полного успеха. Я добавлю еще рассказ о том, как
царь лишился престола, и на этом закончу свое повествование.[45]

LII. После смерти Василия Великого (я говорю сейчас о сыне
Романа — он нес бремя царства в течение трех поколений)[46] его
младшему брату, другому сыну Романа, досталась казна, до краев
полная деньгами. Дело в том, что Василий, царствовавший долгие
годы и проживший на свете едва ли не дольше всех прочих само-
держцев, покорил многие народы и забрал их сокровища в свою
казну, расходовал же он много меньше, чем получал доходов, и по-
тому, умирая, оставил брату огромные богатства. Константин же,
лишь в глубокой старости получив долгожданный престол, не
только не ходил походами и не приумножал добытых братом бо-
гатств, но даже не подумал сберечь того, что у него уже было. На-
против, он предался наслаждениям, решил все истратить и ра-
зорить, и, если бы вскоре не был похищен смертью, один умуд-
рился бы погубить всю державу.

LIII. Он-то и начал впервые безобразить и вздувать тело го-
сударства. Одних подданных он раскормил деньгами, других по
горло набил чинами и сделал их жизнь нездоровой и пагубной.
Когда Константин умер, на престол взошел его зять Роман. Счи-
тая, что он царствовать будет первым, поскольку у порфирородной
семьи больше не было отпрысков, он надеялся заложить крепкую
основу для нового рода. А чтобы гражданское сословие и воины
радостно и с готовностью приняли его единокровных наследников,
поспешил заранее щедро одарить тех и других — этим он помог
развитию недуга и способствовал разбуханию больного тела, ко-
торое раскормил до непомерной тучности. Однако как в том, так
и в другом Роман промахнулся: он не основал рода и не оставил
после себя порядка в государстве.

LIV. После его кончины власть перешла к Михаилу, который
уничтожил немало источников болезни, но так и не отважился во-
все перестать пичкать едой тело, приученное поглощать пагубные
соки и раздаваться от нездоровой пищи; хоть и немного, но он
тоже способствовал его ожирению. Да и не смог бы Михаил
остаться в живых, если бы совсем отступил от обычая прежних са-
модержцев. Но если бы он оставался у власти дольше, может быть,
его подданные и обучились бы любомудрой жизни, хотя их до-
нельзя разжиревшие тела в конце концов все равно лопнули бы от
благополучия.

LV. Вскоре ушел из жизни и этот император, и — я умолчу
о несчастном царствовании и еще более несчастной кончине его
племянника — на вершину власти взошел Константин Благодетель
(так многие называют Мономаха). Он застал государство, напо-
минавшее груженный до последней полосы корабль, едва подни-
мающийся над волнами. Мономах нагрузил его до самых краев и
потопил, или, говоря яснее и возвращаясь к моему первому срав-
нению, добавил к давно уже больному телу множество новых частей
и членов, влил в его нутро еще более пагубные соки, лишил его
естественного состояния, отвратил от благообразной и гражданской
жизни, ожесточил и чуть не превратил в дикого зверя, а боль-
шинство подданных обратил в сторуких и многоглавых чудищ.
Воцарившаяся после него Феодора имела больше прав на престол
и вроде бы не очень ожесточила этого новоявленного зверя, но
и она незаметно добавила ему рук и ног.

LVI. Наступила развязка и для Феодоры, и бразды правле-
ния взял в свои руки Михаил Старик, но не справился он со
стремительным бегом царской колесницы, сразу увлекли его за
собой кони, и император, обезумевший от криков, испортил все
зрелище,—покинул строй конников и встал в ряды пеших. Ему
надо было бы покрепче держать поводья и не отпускать их из
рук, а он вроде бы отрекался от власти и возвращался к прежней
своей жизни.

LVII. Таково было это первое время, превратившее большин-
ство людей в животных, столь разжиревших, что нельзя уже было
обойтись без всякого рода очищающих средств. Оно требовало
другого лечения — я имею в виду вмешательство ножом, прижига-
ние и очистительные напитки, и такое время действительно насту-
пило, когда на императорскую колесницу взошел в царском венце
Исаак. Рассказывая о нем, я тоже прибегну к прозрачному иноска-
занию, а для этого и представлю его возницей, и сопричислю
к сынам Асклепия.[47]

LVIII. Исаак предпочитал любомудрую жизнь и чувствовал
отвращение к жизни нездоровой и пагубной, встретиться же ему
пришлось с совсем иным: повальной болезнью и гниением. Цар-
ские кони, не чувствуя узды и не повинуясь вожжам, с места рва-
нули вскачь, и Исааку надо было бы повременить с вырезанием и
прижиганием и не прикладывать сразу раскаленное железо к боль-
ным органам, но, пользуясь уздой, постепенно замедлить бег колес-
ницы, как это делают опытные возничий, поменять коней, похло-
пать их по бокам, причмокнуть языком, а потом вскочить на ко-
лесницу, отпустить поводья и действовать при этом с таким же
искусством, с каким в свое время укрощал Буцефала сын Фи-
липпа.[48] Но Исаак желал сразу направить царскую колесницу на
прямой путь и обратить к естественной жизни тело, естество кото-
рого извращено, поэтому тут же пустил в ход каленое железо и
нож, натянутыми поводьями стал сдерживать беспорядочный бег
коней, но, прежде чем привел все в порядок, незаметно для себя
сам подвергся порче. Я не осуждаю этого мужа за его старания,
я ставлю ему в упрек только время, которое он выбрал для своих
бесплодных попыток. Подождем, однако, рассказывать о третьем
периоде времени, подробней остановимся на втором.

LIX. Как я уже не раз говорил, прежние императоры расто-
чали царские сокровища на свои прихоти, а поступления в казну
употребляли не на нужды войска, а на благодеяния лицам гра-
жданским и на торжества. Мало того, желая, чтобы им после
смерти устраивали роскошные и торжественные похороны, они
сооружали из фригийского и италийского камня и приконисских
плит [48а] гробницы, вокруг которых строили дома, воздвигали для
большей торжественности церкви, сажали рощи и окружали всю
территорию кольцом садов и лугов.[49] А поскольку нужно было
снабжать обители аскетов — аскитирии (такое название приду-
мали они для этих сооружений)[50] — деньгами и имуществом, они
опустошали царскую сокровищницу и истощали средства, посту-
пающие в казну. Эти цари не только делали изрядные вклады
в аскитирии (так и будем их называть), но расточали царские
богатства, во-первых, на удовольствия, во-вторых, на украшения
новых зданий, и в-третьих, на потребу людей ленивых и долга го-
сударству платить не должных, позволяя им жить в неге и празд-
ности и марать имя и существо добродетели. Войско же в это
время уменьшалось и приходило в упадок. Но этот царь — первый
человек в воинских списках — по многим признакам догадывался,
почему пришла в упадок Ромейская держава, почему мощь сосед-
них народов растет, а наша уменьшается и почему никто не может
положить конец варварским набегам и грабежам. Поэтому, когда
царская власть оказалась в его руках, он немедленно стал иско-
ренять источники зла. Само по себе это, конечно, достойно цар-
ской души, но вот его стараний сделать все сразу я не могу одоб-
рить. Расскажу, однако, о его делах.

LX. Не успел Исаак овладеть властью, одеть на голову цар-
ский венец и из мятежника превратиться в императора, как при-
нялся отменять все распоряжения Михаила Старика, отобрал на-
зад дарения и уничтожил все его благодеяния. Постепенно заходя
все дальше и дальше, он перемахнул и через это время и немало
всего поломал и порушил, а многое и вовсе уничтожил. Этим он
возбудил к себе ненависть народа и большой части военных лю-
дей, которых он лишил состояния. Однако и совершив такое, он
ни в чем не отступился от своих замыслов, но как те, кто от слож-
ного движутся к простому, пошел дальше, сопряг пределы цар-
ства,[51] непрерывно на все нападал и все попортил. Идя по этому
пути, он добавил к числу своих жертв жрецов, отнял у храмов
почти всю их собственность, передал ее в казну, а им самим опре-
делил только самое необходимое и, таким образом, оправдал на-
звание аскитирий. Делал он это так, будто выгребал песок с мор-
ского побережья, приступил к делу и кончил его без всякого шума,
и мне, признаться, никогда не случалось видеть человека, который
делал бы все с таким умом и умел так спокойно осуществлять
подобные замыслы.

LXI. Сначала действия Исаака многих взволновали, но потом
их души успокоились, ибо общественное благо было достаточным
оправданием в глазах хулителей царя. Все это было бы удиви-
тельно, даже если бы царь, подобно вернувшемуся из плавания
моряку, позволил бы себе небольшой отдых, но Исаак, и не поду-
мав зайти в гавань или хоть ненадолго укрыться в бухте, сразу же
отправился в новое плавание, затем в третье, а потом уже и в чет-
вертое, самое опасное и длительное, будто он не государственные
дела вздымал волнами, а Авгиевы конюшни чистил.

LXII. Как я уже говорил несколько раз, если бы этот царь
для своих деяний определил подходящее время, одно разрушил,
другое до поры сохранил и уничтожил попозже, что-то отсек, потом
сделал бы передышку и принялся за другое и, таким образом,
постепенно и незаметно истреблял зло, то, подобно зиждителю
у Платона,[52] застав хаос, водворил бы в мире порядок, остановил
беспорядочное и нестройное круговращение государственных дел
и придал бы державе истинное благообразие. Бог, согласно вождю
народа Моисею, создал мир за шесть дней.[53] Исааку же была не-
выносима сама мысль не завершить всего в тот же день. Он неу-
держимо стремился к своей цели, и остановить его не могли бы
ни благие советы, ни страх перед будущим, ни ненависть толпы,
и ничто другое, что обычно смиряет воспарившие души и обузды-
вает вознесшиеся умы. Если бы какая-нибудь узда могла укротить
его, он постепенно завоевал бы всю вселенную, увенчал бы себя
всеми победами, и ни один из прежних самодержцев не смог бы
с ним сравниться. Но неумеренность, нежелание подчиняться ве-
лениям разума сгубили его благородный дух.

LXIII. Таким образом Исаак сеял смуту и волнения в государ-
ственных делах. Пожелал он также свести вместе восточных и за-
падных варваров. Они трепетали перед Исааком и, познакомив-
шись с его нравом, стали (тогда впервые!) вести себя совсем по-
другому: вовсе прекратили набеги и искали только места, где бы
им самим укрыться. Парфянский султан,[54] готовый прежде на
любую выходку, теперь разве что только не ударился в бегство,
нигде не закреплялся, нигде не задерживался и, самым удивитель-
ным образом превратившись в невидимку, не показывался ни од-
ному человеку. А властитель Египта [55] и поныне со страхом вспо-
минает Исаака, превозносит его в похвалах и оплакивает перемену
его судьбы. Взгляд и слово Исаака обладали силой не меньшей,
нежели его руки, разорившие множество городов, и разрушившие
мощнейшие стены.

LXIV. Исаак желал знать обо всем без исключения, но, пони-
мая, что это невозможно, нашел другой выход: приглашал к себе
сведущих людей, задавал им вопросы о вещах, ему неизвестных,
и, как бы обволакивая словами, заставлял их о незнакомом рас-
сказывать как о чем-то само собой понятном. Нередко таким же
образом пользовался он и мной, а когда я как-то раз осмелился
раскрыть его хитрость, он устыдился и покраснел, будто его схва-
тили за руку: человек гордый, он не мог вынести упреков не
только прямых, но и искусно завуалированных.

LXV. Так и патриарха Михаила, который однажды позволил
себе свободно и дерзко с ним разговаривать, он в тот раз, подавив
гнев, отпустил, но в душе затаил злобу, а позже неожиданно дал
ей выход и, будто ничего не совершая особенного, изгнал патри-
арха из города, назначив ему для жительства определенное место,
где тот и окончил свою жизнь. Однако это длинная история, и
я не стану сейчас рассказывать, как он это сделал.[56] Тот же, кто
захочет рассудить их ссору, должен будет одного осудить за на-
чало, другого упрекнуть за конец... когда он, как давящий груз,
свалил его со своих плеч. Едва, однако, не забыл сообщить вот
о чем. Посланный царем человек принес ему доброе известие
о смерти патриарха и таким образом, как бы освободил на буду-
щее царя от забот, но Исаак, услышав эту новость, был поражен
в самую душу, разразился рыданиями (а такое случалось с ним
не часто), горестно оплакивал патриарха, раскаивался в своих по-
ступках и все время умилостивлял его душу; как бы в искупление
а вернее, заручаясь его благосклонностью, царь сразу даровал
родне патриарха право свободно говорить в своем присутствии и
включил ее в число приближенных.[57] Преемником же священного
служения он нарек, облачил и представил богу человека, в преж-
ней жизни безупречного и несравненного, а по учености не усту-
павшего первым мудрецам.

             Избрание патриархом Константина

LXVI. Это был знаменитый Константин,[58] который еще
раньше спас державу от многих бурь и был горячо любим мно-
гими императорами. Все расступились перед ним, все предоста-
вили ему первенство, и в конце концов он был облечен патри-
аршьей властью, которую украсил в меру своих сил, примешав
к священнической жизни благородный и гражданский дух. Иные
полагают, что добродетель заключается в том, чтобы не приме-
няться к обстоятельствам, не умерять свободу речи и не пытаться
усмирить строптивых нравом. Поэтому они в любую бурю вы-
ходят в море, вступают в противоборство с любыми ветрами, и
одни из них тонут в пучине волн, другие же в ужасе возвращаются
назад. Но смешение в Константине жизненных начал давало ему
и строгость, и гибкость. Занимаясь делами, он не уподоблялся ни
риторам, ни философам, не разглагольствовал, как первые, и не
лицедействовал, как вторые, но вел себя всегда одинаково и потому
был пригоден как для той, так и для другой жизни. Если рас-
сматривать его как человека гражданского, бросаются в глаза его
добродетели священнослужителя, подходя же к нему, пусть со
страхом и трепетом, как к патриарху, нельзя не заметить, помимо
его непреклонного нрава, улыбчивой серьезности, блеска граждан-
ских достоинств. Он преуспел в обоих видах жизни: там он —
воин и граждаиин, здесь — само величие и приветливость. Я и
прежде наблюдал за его жизнью и, предсказывая будущее, пред-
рекал ему патриаршество, и ныне, после утверждения его на свя-
том троне, вижу в нем человека отменного нрава.[59]

LXVII. Почтив память усопшего назначением достойного
мужа, царь сначала утихомирил восточных варваров (это дело не
доставило ему больших хлопот), а потом со всем войском высту-
пил против западных, которые в старые времена звались мисами,
а нынешнее наименование получили позже.[60] Они обитали в зем-
лях, которые от Ромейской державы отделяются Истром,[61] но
неожиданно снялись со своих мест и перешли на наш берег. При-
чиной же для этого был народ гетов,[62] которые с ними граничили,
разоряли и грабили их страну и вынудили к переселению. По-
этому они, как по суше, перешли по замерзшему Истру на наш бе-
рег, всем народом навалились на наши границы и с тех пор не
могли заставить себя жить в мире и оставить в покое соседей.[63]

LXVIII. Хотя мисы телом не сильны и духом не отважны,
сражаться и воевать с ними трудней, чем с каким-либо другим
народом. Они не носят панцирей, не одевают поножей, не защи-
щают головы шлемом, в руках не держат щита, ни продолговатого,
какие, по рассказам, были у аргивян,[64] ни круглого, и не воору-
жены даже мечами, имеют при себе только копья, и это единствен-
ное их оружие. Они не разделяют войско на отряды, в сражениях
не следуют никакой военной науке, не признают ни фронта, ни
левого, ни правого флангов, не разбивают лагерей, не окружают
их рвами, а, сбившись в кучу, сильные своим презрением к смерти,
с громким боевым кличем бросаются на неприятеля. Если враг
отступает, они обрушиваются на него, как башни, преследуют и
безжалостно истребляют, но если неприятельский строй выдержи-
вает напор и не рассыпается под варварским натиском, сразу же
поворачивают назад и спасаются бегством. При этом они отсту-
пают в беспорядке и рассеиваются кто куда: одни бросаются в реку,
выплывают или тонут в водоворотах, другие скрываются от пре-
следователей и исчезают в гуще леса, третьи придумывают еще
что-нибудь. Разом рассеявшись, они потом снова отовсюду неза-
метно сходятся в одно место, кто с гор, кто из ущелий, кто из
реки. Если они испытывают жажду и находят реку или родник,
то набрасываются на воду и жадно пьют ее большими глотками,
если же воды нет, то сходят с коней, мечами отворяют им жилы,
выпускают из животных кровь, пьют ее вместо воды и таким об-
разом утоляют жажду. Потом они разрубают на куски тело самого
упитанного коня, собрав какое-нибудь топливо, разжигают ко-
стер, слегка подогревают на нем куски конины, сжирают их
вместе с кровью и грязью и, подкрепившись таким образом, устрем-
ляются в первое попавшееся убежище и сидят там, как змеи в норах,
а вместо стен служат им обрывистые кручи и глубокие пропасти.

LXIX. Все люди этого племени опасны и вероломны. Договоры
о дружбе для них ничего не значат, и, даже поклявшись над жерт-
вами, они не держат своего слова, ибо никакого божества, я не
говорю уже о боге, они не почитают: все, по их мнению, происхо-
дит само по себе, и смерть для них конец всякому существованию.
Поэтому они с легкостью заключают мир, но, когда хотят воевать,
сразу отказываются от договоров. Если ты берешь верх, они снова
домогаются твоей дружбы, если же в сражении берут верх сами,
то одних пленных убивают, других выводят на торжественную
распродажу, за богатых запрашивают высокую цену, а если им
ее не дают, предают смерти и их.

LXX. Такой вот народ поставил себе целью изгнать из ромей-
ских пределов царь Исаак и двинулся на врага с большими си-
лами. У мисов возникли внутренние разногласия, и настроение их
менялось, но царь, не слишком им доверяя, повел свое войско про-
тив самого сильного их племени, непобедимого и неодолимого, и,
приблизившись, вселил ужас в противника. Враги страшились
самого Исаака и его армии, на царя, как на громовержца, не дер-
зали даже поднять глаз, а завидев плотно сомкнутые ряды его
войска, разбежались. Только отдельными группами нападали они
на нас и с громким воем устремлялись на неколебимых наших
воинов. Но не смогли они ни одолеть нас с помощью засад, ни
встретить в открытом бою и потому назначили сражение на тре-
тий день, а сами еще до вечера, бросив свои палатки и неспособ-
ных к бегству стариков и детей, рассеялись по труднодоступным
местам. Согласно договоренности, царь выступил во главе постро-
енного в боевые порядки войска, но ни одного варвара нигде не
было видно, а от преследования царь отказался, во-первых, из
страха перед скрытыми засадами, а во-вторых, потому что враги
ушли уже за три дня до этого. Исаак разрушил их палатки, взял
всю добычу, которую там нашел, и как победитель двинулся на-
зад.[65] Но не сопутствовала ему удача на обратном пути, страш-
ная буря обрушилась на его войско, и многих своих воинов не-
досчитался тогда Исаак;[66] тем не менее в столицу он вошел, укра-
шенный победными венками.

LXXI. Насколько могу судить (а я хорошо знаю его душу),
именно по этой причине врожденный нрав Исаака приобрел новые
свойства: царь сделался более суров и начал на всех смотреть
свысока. Свою родню он ничем больше не отличал от прочих лю-
дей, и даже брат его [67] должен был спешиваться уже у дальнего
входа во дворец и являться к царственному брату, как было ему
приказано, в виде, отнюдь не более торжественном, чем остальные.
Обладая отменным нравом, какого я не встречал больше ни у од-
ного человека, брат спокойно перенес перемену, не роптал на эти
новшества, но с почтительным видом являлся к императору, когда
тот звал его, большей же частью держался в тени и другим пода-
вал пример, как следует менять свое поведение.

LXXII. Так перестроился характер царя, и кончился второй
период времени. С этого момента начался третий. Царь страстно
увлекался охотой, любил связанные с нею опасности и был пре-
красным ловцом. Исаак легко скакал на коне, криками и улюлю-
каньем заставлял собаку нестись, как на крыльях, настигал зайца
на бегу, случалось, хватал его прямо руками, но и копье не метал
мимо цели. Еще больше увлекался он журавлиной охотой, не упу-
скал в небе пернатого племени и доставал птиц даже из подне-
бесья. И удовольствие тогда воистину сливалось с чудом. Чудо
оттого, что такую большую птицу, орудующую ногами, как
копьями, и уже скрывшуюся в облаках, настигала много меньшая.
Удовольствие же доставляло падение журавля: он падал в пред-
смертном танце, переворачиваясь то вниз головой, то вверх брюхом.

LXXIII. Наслаждаясь обоими видами охоты и не желая исто-
щать своих огороженных угодий, царь иногда отправлялся поохо-
гиться на просторе, где уже ничто не препятствовало ни бегу, ни
полету. Пристанищем ему служила царская усадьба перед горо-
дом [68] на берегу моря, которой остался бы доволен любой охотник,
только не этот царь. Встав рано утром, он охотился до позднего
вечера. Не раз метал он копье в медведей и кабанов, постоянно дер-
жал руку поднятой, а потому и ударила его в бок струя холодного
ветра. В тот момент он почти не ощутил удара, но на следующий
день уже бросила его в озноб горячка.[69]

                                    Болезнь царя

LXXIV. Когда я, ни о чем не подозревая, отправился наве-
стить царя и оказать ему должное уважение, Исаак встретил меня
уже на ложе. Его окружала многочисленная стража, присутствовал
там и лучший из служителей Асклепия. Царь меня приветствовал
ласково взглянул и, протянув руку для измерения пульса, сказал:
«Ты пришел как раз вовремя» (Исаак знал о моем знакомстве
с искусством врачевания). Я понял, что это за болезнь, но сразу
не высказал своего суждения, а, обратившись к врачу, спросил:
«А ты как думаешь, что это за лихорадка?» На это он громким
голосом, чтобы мог услышать и царь, ответил: «Однодневка, но ни-
чего не будет удивительного, если она не пройдет в тот же день, —
есть такая разновидность, хоть это и противоречит названию».
«Не могу согласиться с твоим мнением, — возразил я, — биение ар-
терии говорит мне о трехдневном периоде, но пусть твоя додонская
чаша окажется правой, а мой треножник солжет, может быть, он и
впрямь солжет, ибо не достает мне искусства для предсказаний».[70]

LXXV. Наступил третий день, болезнь непрерывно длилась
уже больше положенного ей срока и свидетельствовала об искус-
стве врача и моей ошибке. Царю готовили легкую пищу, но не ус-
певал он к ней прикоснуться, как лихорадка пламенем охватывала
его нутро. Про Катона рассказывают, что он во время лихорадки
или другого недуга оставался недвижно лежать в одной позе, пока
не кончался приступ и не проходила болезнь. Исаак, напротив,
все время ворочался и менял положение тела, он тяжело дышал, и
природа не давала ему никакой передышки. Но как только он не-
много пришел в себя, то сразу же вспомнил о возвращении во дворец.

LXXVI. И тогда Исаак немедленно поднялся на борт царской
триеры и отправился во Влахерны,[71] а прибыв во дворец, почув-
ствовал себя лучше и, радуясь выздоровлению, начал оживленно
разговаривать и шутил больше обычного. Нас он задержал до ве-
чера, рассказывая о старых временах и об остроумных изречениях
покойного императора Василия, сына Романа.

LXXVII, После захода солнца он отпустил нас и сам отпра-
вился спать. Я вышел из дворца в радостном настроении, полный
сладостных надежд на выздоровление императора. Рано утром
я снова отправился во дворец, но уже перед входом меня напугал
какой-то человек, сообщивший, что у царя боли в боку, что он тя-
жело дышит и с трудом вбирает в себя воздух. Взволнованный
этим известием, я бесшумно вошел в покой, где он лежал, и оста-
новился в смущении. Исаак тут же протянул мне руку и как бы
спрашивал меня глазами, не очень ли он плох и не близок ли его
конец. Не успел я пальцами дотронуться до его кисти, как первый
из врачей (нет необходимости называть его по имени) сказал:
«Можешь не исследовать артерию, ее биение мне понятно, оно
прерывисто и неровно. Один раз ударяет по пальцу сильно, другой
раз слабо, первый удар соответствует третьему, второй четвертому
и так далее — они чередуются, как зубья у железной пилы».

LXXVIII. Не обращая внимания на его слова, я исследовал
движение артерии при каждом ударе и не нашел, чтобы пульс по-
ходил на пилу. Был он, однако, вялым и напоминал шаг человека
не слабого, но скорее закованного в цепи, которые стесняют его
движение. Болезнь была тогда в самом разгаре, и это почти всех
ввело в заблуждение, многие даже уже начали сомневаться, су-
меет ли царь выжить.

LXXIX. Во дворце поднялась суматоха, и вокруг ложа само-
держца собрались царица (истинное чудо среди женщин, непрев-
зойденная по знатности рода, несравненная по высшей доброде-
тели), их дочь, как и ее царственные родители, красивая, хотя
до времени постригшаяся, но сохранившая красоту и после по-
стрижения, с волосами янтарными и огненными, своим новым об-
личьем обоих родителей вознесшая, а помимо женщин, брат и
племянник самодержца.[72] Они произносили слова прощания, про-
ливали слезы расставания и уговаривали Исаака немедленно от-
правиться в Большой дворец и отдать там необходимые распоря-
жения, чтобы не лишить родню свою, разделявшую с ним его
страдания, блага царской жизни. Он уже приготовился туда идти,
как весьма кстати явился иерарх храма Божьей мудрости,[73] чтобы
дать Исааку добрые советы и укрепить его дух своими речами.

LXXX. Решившись перебраться в Большой дворец, царь не
потерял присущего ему мужества, вышел из покоев, ни на кого
не опираясь, но был он подобен высоковолосому [74] кипарису, рас-
качиваемому порывами ветра: при ходьбе сгибался и все-таки
шел, не держась ни за что, и передвигался без чужой помощи.
Так и взобрался он на коня, но как проделал это путешествие,
я не знаю, так как торопился другой дорогой прибыть во дворец
до него. Это мне, однако, не удалось, и царя застал я в великом
волнении и полном отчаянии; его окружили родичи, рыдавшие и
готовые, если возможно, расстаться с жизнью вместе с ним. Зачи-
нала плач царица, матери вторила дочь, испускавшая в ответ еще
более горестные вопли.

LXXXI. Так они горевали. Царь же, задумавшись о пред-
стоящем переселении в лучший мир, пожелал постричься. Царица,
не зная, что это желание возникло у самого Исаака, гораздо
больше винила за такое решение всех нас, а когда увидела меня,
молвила: «Нечего сказать, помог же ты нам своим советом, фило-
соф, неплохо ты нас отблагодарил, задумав обратить самодержца
к монашеской жизни».

LXXXII. Я поклялся, что у меня и в мыслях не было ничего
подобного, а потом спросил и лежащего, откуда возникло у него
такое желание. На это он ответил (передаю его слова): «Она по
женскому обычаю нс дает мне выполнить мое благое намерение,
а винит в нем кого угодно, только не меня».— «Верь мне,— ска-
зала царица, — если только ты выздоровеешь (а это мое заветное
и страстное желание) я взвалю на свои плечи все твои прегреше-
ния, а если нет... я сама буду заступницей за все твои грехи
перед судьей и господом. Твои деяния останутся без возмездия,
а меня пусть пожрут черви, покроет черная тьма и сожжет паля-
щее пламя. И тебе не жаль бросить нас, одиноких? С какой ду-
шой покидаешь ты дворец, обрекая меня на несчастное вдовство,
а дочь на горькое сиротство? Но не только это, нас ждет участь
еще более страшная. Не ведающие милосердия руки отправят нас
в далекое изгнание, а может быть, уготовят судьбу куда более
тяжкую, и не знающий сострадания муж крови будет взирать на
самых дорогих тебе. Будешь ты жить в новом своем обличье или
почиешь во благе, наша жизнь станет горше смерти».

LXXXIII. Так говорила царица, но не сумела убедить Исаака.
В конце концов, отчаявшись заставить его переменить решение,
она сказала: «Назначь хотя бы преемником своей власти человека
благомысленного и преданного, чтобы он и к тебе при твоей
жизни сохранил уважение, и мне был вместо сына». Эти слова
взбодрили царя, и он тут же велел привести к себе Дуку Кон-
стантина, славного отпрыска древнего рода, который тот сам возво-
дил к знаменитым Дукам — я имею в виду Андроника и Констан-
тина, чье мужество и ум не раз описаны в исторических сочинениях,
да и преемниками их Константин мог гордиться ничуть не меньше.[75]

LXXXIV. Одного этого было достаточно для его славы.
Однако взявшийся писать о Константине не погрешил бы против
истины, назвав его еще и Ахиллом. Как древний герой, имевший
великих предков, деда Эака, по мифу — сына Зевса, отца Пелея,
которого превозносящие его эллинские сочинения называют му-
жем морской богини Фетиды, затмил своими деяниями славу от-
цов, так что не предки составили честь Ахиллу, а скорее сами
были прославлены сыном, так и Константин Дука, которого мое
повествование готово уже возвести на царский престол, был зна-
менит древним родом, но еще больше своей природой и собствен-
ным выбором.

LXXXV. Но повременим пока с описанием его правления.
Царственным нравом и славным родом он еще в частной жизни
мог поспорить с лучшими из императоров, но более всего заботился
Константин о том, чтобы жить благопристойно, не докучать сосе-
дям, ни перед кем не заноситься и смиренно подчиняться царям;
Константин не хотел, чтобы люди судили о нем по его сиянию, и
потому, подобно солнцу, прятался в облаках.

LXXXVI. Я говорю об этом не с чужих слов, а убедившись во
всем своим умом и своими чувствами. Пусть сам он гордится мно-
гими и прекрасными подвигами, с меня же достаточно и того, что
такой муж, каким казался и каким был Константин, то ли потому,
что ума во мне нашел больше, чем в остальных, то ли нравом моим
был пленен, во всяком случае, на других почти и нс смотрел,
а меня отличал и любил так нежно, что жить не мог без моих ре-
чей и моей души, и доверял мне все самое заветное.

LXXXVII. Он хотел замкнуться в себе, решительно прези-
рал высокие чины и титулы и потому одевался небрежно и жил по-
деревенски просто. Непритязательный наряд лишь ярче заставляет
блистать красоту женщин, которая из-за облаков сияет еще осле-
пительнее, и простое платье — лучшее их украшение. Так и нев-
зрачный покров Константина не скрывал, а заставлял еще ярче
сверкать его достоинства. Имя его тогда было у всех на устах, все
сулили ему престол, при этом одни изрекали пророчества будто
прорицатели, другие же подбирали и произносили слова, его дос-
тойные. И вот он стал бояться не столько своих ненавистников,
сколько сторонников и всячески преграждал им доступ к себе,
а были это все люди воинственные, дерзкие и ни перед чем не
останавливающиеся.

LXXXVIII. Константин был настолько осторожен и умен, что,
когда воины избрали царя и отдали предпочтение Комнину, а тот,
владеть властью избранный, стал уступать престол ему, Констан-
тин ни в мыслях, ни на деле не принял сделанного при таких об-
стоятельствах предложения. Собравшиеся и вовсе не сумели бы
тогда между собой договориться, если бы он сам не вмешался и
не водворил согласия благодаря своему влиянию. Все войско тогда
как бы стояло на двух якорях: большем и меньшем, или, вернее,
меньшем и большем: ведь если царем избирался Исаак, Констан-
тину обещался следующий после царского титул кесаря. Тем не
менее знатный род и добрая душа Константина привлекали к нему
всеобщее расположение.[76] Чтобы вызвать еще большее восхище-
ние этим мужем, скажу, что, когда Исаак из мятежника стал ца-
рем и воссел на троне, Константин отказался и от второго по зна-
чению титула, хотя вполне мог претендовать и на первый; таков
был несравненный нрав этого мужа. Ко всему сказанному добавлю
только одно: то, что тогда этого не случилось, а случилось только
сейчас, было божественной волей — не с задворок мятежа, а из
парадной залы законной власти поднялся Константин на престол.

            Приход Дуки к Комнину, его избрание
               и суждения родни [Исаака]

LXXXIX. Комнин, казалось, готов был уже испустить дух,
когда к нему пригласили Константина, который вошел к царю со
стыдливым румянцем на щеках и смущенным взором и остано-
вился, спрятав по обыкновению руки под одеждами. Собравшись
с мыслями, царь сказал ему: «Тут стоят (он указал рукой на
родню) мои близкие: брат, племянник, любимейшая жена и ца-
рица и, так сказать, единорожденная дочь, но сердце мое больше
лежит к тебе, твой нрав покорил мою природу, и тебе доверяю и
свое царство, и самых своих близких, и делаю это не против их
воли, а по самому горячему их желанию. Это необычное решение
зародилось у меня не сегодня, меня не вынуждает к нему болезнь,
но еще в то время, как избирался императором, видел я, что ты
лучше меня и больше подходишь для трона, да и потом сравнивал
я тебя с другими и тогда уж вовсе уверился, что более всех
достоин царской власти ты. Со мной все кончено, жизнь во мне
еле теплится, отныне ты будешь властвовать и мудро распоря-
жаться государственными делами, издавна предназначен ты к вла-
сти и теперь берешь ее в свои руки.[77] Как бесценное сокровище,
вручаю я тебе свою жену и дочь и приказываю непрестанно печься
о брате и племяннике».

ХС. При этих словах поднялись крики, вперемешку с рыда-
ниями, окружающие славословили, а тот, кому отдана была цар-
ская власть, будто его вводили в таинства или посвящали в дико-
винные божественные обряды, с благочестием и смирением стоял
около самодержца. Таково было вступление к его царствованию,
но то, что за ним последовало, нельзя описать однозначно: что-то
сложилось удачно, а что-то пошло вкривь и вкось.

ХСI. Если я ему в чем и помог, об этом умолчу, не мне хва-
статься такими вещами; царю же и так хорошо известно, как вос-
препятствовал я всем препятствиям и как споспешествовал благо-
получному течению дел. Я так любил Константина и так был ему
предан, что, когда настигла его буря, сам взялся за кормило, что
нужно ослабил, что нужно натянул и прямо привел корабль в цар-
скую гавань.

ХСII. Дальше я расскажу о том, какова была его власть, какой
характер имели его деяния, какой дух внес он в свое правление,
от какого начала и к какому итогу пришел, какова была цель его
владычества, в чем он добился несомненного успеха, что впервые
изобрел сам, что в нем достойно восхищения и что не достойно,
как он ведал гражданскими делами, как обращался с войском и так
далее.

                                                  *****

 
                                         ПРИМЕЧАНИЯ

1. О неразберихе и смятении, охватившем империю после воцарения Ми-
хаила VI, пишет и Атталиат (Аттал., 53), по словам которого власть в го-
сударстве оказалась разделенной между многими людьми, что византийскому
историку даже напомнило положение при демократии. Пселл ничего не сооб-
щает о мятеже, который поднял против нового царя племянник Константина
Мономаха Феодосий.

2. Воинские начальники явились в Константинополь в пасхальные дни
1057 г., время, когда обычно производились царские раздачи и пожалования.

3. Исаак Комнин — будущий император Исаак I Комнин (1057—1059),
дядя основателя династии Комнинов, утвердившейся на престоле с 1081 г.
Исаак — сын известного деятеля эпохи Василия II Мануила Комнина (Эро-
тика). Исаак обладал чином магистра и командовал восточным войском им-
перии, боровшимся с турками-сельджуками. При Феодоре он был лишен своего
поста. Исаак был женат на Екатерине, дочери болгарского царя Ивана-Вла-
дислава.

4. Катакалон Кекавмен, армянин по происхождению, византийский полково-
дец, игравший большую роль и часто упоминающийся в связи с событиями
20—40-х годов XI в. В конце царствования Константина Мономаха получил
чин магистра и был назначен дукой Антиохии. Пселл был хорошо знаком
с Катакалоном Кекавменом. Сохранилось три его письма к полководцу, отно-
сящиеся уже ко времени отставки последнего. Литаврин Г. Г. Три письма
Михаила Пселла Катакалону Кекавмену. — «Revue des etudes sud-est europeen-
nes», VII, 3, 1969.

5. По сообщению Скилицы, царь обошелся с просителями весьма ласково,
похвалил их, но удовлетворить их просьбы отказался (Скил., 483).

6. Во второй раз полководцы попытались добиться удовлетворения своих
требований через Льва Параспондила, но последний грубо отослал их прочь.

7. Заговорщики собрались в храме св. Софии, окончательно договорились
о восстании и обменялись клятвами. К своему заговору им удалось привлечь
командующего македонским войском Вриенния.

8. О подготовительной стадии мятежа Пселл рассказывает скороговоркой
и менее подробно, чем другие историки. Согласившийся участвовать в мятеже
Вриенний был схвачен и ослеплен императором. Опасаясь разоблачений, заго-
ворщики поспешили с выступлением. Они явились в Кастамон, в Пафлагонии,
где жил Исаак Комнин, и, забрав его с собой, отправились в Гунарию, куда
подошли и остальные их сообщники. Исаак был провозглашен императором
8 июня 1057 г.

9. Т. е. патриархом Михаилом Кируларием.

10. Царские войска состояли главным образом из македонян и находи-
лись под командованием одного из приближенных к царице Феодоре евнухов,
доместика востока Феодора, которого Пселл упоминает ниже. Мятежники
обосновались в хорошо укрепленном лагере к северу от Никеи, царская ар-
мия — у горы Софон (вблизи Никомидии). Противники делали безрезультат-
ные попытки склонить врага на свою сторону. В конце концов Феодор нехотя
распорядился передвинуть лагерь к Петрое, примерно в трех километрах от
лагеря мятежников. Его помощником был Аарон — брат Екатерины, супруги
Исаака Комнина.

11. Имеются в виду отряды союзников.

12. Цитата из Гомера («Илиада», III, 8).

13. Сражение произошло 20 августа 1057 г. недалеко от Никеи, в месте
под названием Полемон, или Аид. Иначе описан этот бой у Скилицы и
Атталиата (Скил., 494 ел.; Аттал., 55). Сначала левый фланг императорских
войск под командованием Аарона опрокинул правый фланг мятежников. Ком-
нин готов был уже спасаться в Никею, но положение исправил командовавший
левым флангом мятежников Катакалон, который перешел в наступление и
даже сумел ворваться в лагерь противника. Неизвестно, насколько прав в де-
талях Скилица (в этой части своей истории он явно благоволит к Катакалону
Кекавмену), но Пселл при описании сражения, видимо, перепутал левый и
правый фланги.

14. Рассказ о случившемся с Исааком Комнином носит легендарный ха-
рактер. В этой братоубийственной битве, которую Атталиат сравнивает с «вак-
хическим безумием», большие потери понесли обе стороны. Пселл резко обры-
вает рассказ об этой битве, пропускает несколько эпизодов, и в результате
сообщение о победе мятежного войска кажется иеподготовленным. Вполне
вероятна лакуна в тексте.

15-16. Как показал дальнейший ход событий, Пселл не ошибся в своем
предположении. После завершения посольства действительно возникли слухи,
что послы тайно встречались с мятежниками и убеждали их не поддаваться
ни на какие публичные уговоры (Скил., 496 ел.).

17. Речь идет о проэдре Феодоре Алопе.

18. Третий участник посольства — будущий патриарх Константин Лихуд.
«Став священным приношением Слову (т. е. богу-Слову.—Я. Л.)» —
т. е. принял монашество. «Принес его (Слово.—Я. Л.)
в жертву Отцу» — имеется в виду «бескровная жертва» христианской литургии,
когда в жертву богу-Отцу приносится «тело Христово».

19. Исаак Комнин в это время стоял лагерем у Никомидии. Послы при-
были к нему 25 августа.

20. Мятежники водрузили венки на головы в знак мира.

21. Термином «дука» (от латинск. dux) в Византии иногда обозначали
военачальников отдельных отрядов.

22. Кресло Исаака было украшено двумя позолоченными львиными го-
ловами.

23. Текст не отличается ясностью, даем приблизительный перевод.

24. Не совсем ясно, что имеет в виду Пселл под «свободными». Может
быть, воинов, не входивших ни в какие отряды?

25. Италийцы — т. е. норманны.

26. «Заполняли круг щита» — даем буквальный перевод. Смысл нам не
понятен.

27. Слог Лисия считался образцом ясности и простоты. Рассказывая
о своей речи, произнесенной в столь драматической ситуации, Пселл ие упус-
кает случая щегольнуть ссылками на авторитеты и специальной риторической
терминологией.

28. Значение этой фразы следует расшифровать, видимо, следующим обра-
зом. «Созерцание» (teoria) ценилось в христианском сознании выше, нежели
«дело» (praxis).Царь—человек «созерцательный» (teoretikos), в то время кем
занимающий следующую ступень кесарь — уже «человек дела» (praktikos).

29. Кесарский титул действительно нередко служил ступенью для дости-
жения царской власти.

30. Смысл фразы не вполне ясен. Возможно, в тексте выпало отрицание и
мятежники, следовательно, спрашивают, как можно будет не лишать власти
«царского сына» (т. е. Исаака). В последнем случае становится понятным
пример с Константином Великим. Последний возвел своих четырех сыновей
в ранг кесаря.

31. Исаак намекает на Льва Параспондила, отличавшегося очень маленьким
ростом.

32. Кесарский венец роскошью и обилием украшений значительно уступал
императорскому. Для их обозначения употреблялись иногда разные термины.

33. Имеется в виду императорская роспись, которая делалась пурпурными
чернилами.

34. Т. е. Льва Параспондила. Любопытно, что попавший в опалу Лев начал
искать покровительство у Пселла, когда тот вновь был приближен к престолу.
Об этом свидетельствует ряд писем писателя к бывшему царскому фавориту.

35. По сообщению Скилицы, только один Катакалон Кекавмен не хотел
верить обещаниям царя и требовал его насильственного свержения (Скил.,
447).

36. Пока Пселл с товарищами находился в лагере мятежного Комнина,
события в Константинополе развивались следующим образом. Почувствовав,
на чьей стороне сила, группа знатных константинопольцев решила низложить
Михаила VI. Прежде всего они заручились поддержкой патриарха Михаила
Кирулария (последний делал вид, что нехотя и по принуждению присоеди-
няется к заговорщикам) и побудили его низложить старого царя, провоз-
гласить императором Исаака Комнина и даже объявить бунтовщиками тех,
кто был не согласен с его решением. Дома протестовавших были отданы на
разграбление. Михаил Стратиотик не противился приказу патриарха, добро-
вольно снял царские одежды и был пострижен в монахи (Аттал., 56—57);
Скил., 499 ел.). Впоследствии Пселл сурово порицал Михаила Кирулария
за «предательство».

37. Имеются в виду отшельники, живущие в пещерах, и столпники.

38. Пселл сопоставляет античные (языческие) и христианские представле-
ния о человеческой судьбе. Согласно первым, жизненный путь смертного
предопределен заранее и изменить его человек не в состоянии. Согласно вто-
рым, человеку воздается за его дела. Впрочем, христианские теологи очень
по-разному трактуют эту проблему. Говоря об обманчивости счастья, Исаак
Комнин имеет в виду распространенное в античности представление о «за-
висти богов», которые не допускают чрезмерного возвышения и счастья смерт-
ных людей.

39. Проэдр синклита (т. е. президент сената)—весьма почетная долж-
ность, введенная еще в середине Х в.

40. Исаак Комнин вступил в царский дворец 3 сентября 1057 г. Накануне
туда уже прибыл Катакалон Кекавмен.

41. Ксенократ — греческий философ IV в. до н. э., славившийся своей
суровостью.

42. Перевод последней фразы условен — текст не вполне ясен.

43. Продолжатель Скилицы дает Исааку Комнину следующую характери-
стику (отсутствующую у Атталиата, произведение которого он перелагает):
«Был этот царь нрава твердого, души доброй, характера горячего, на руку
скор, умом быстр, на войне полководец искусный, для врагов страшный
к своим добрый, наукам приверженный (Продолжатель Скилицы, 110).

44. Свое отношение к политике Исаака Комнина Пселл выражает с по-
мощью огромной развернутой метафоры, основанной на сопоставлении госу
дарства с человеческим телом. Сравнение это восходит к античной литературе
Развивая метафору, писатель делает краткий обзор исторических событий
ранее им уже изложенных.

45. Как видно из этого замечания писателя, Пселл хотел первоначально
завершить «Хронографию» историей царствования Исаака Комнина.

46. Василий II был сыном Романа II, правнука основателя Македонской
династии Василия I. Василий II царствовал в течение 50 лет.

47. Т. е. к врачам (Асклепий — бог врачевания у древних греков).

48. Сын Филиппа — Александр Македонский. Буцефал — конь Александра.

48а. Приконис (совр. Мармора) — остров в Мраморном море, где с антич-
ных времен велась добыча мрамора.

49. Пселл пишет о строительстве монастырей, которым усиленно занима-
лись многие императоры. В основанном царем монастыре обычно погребалось
его тело.

50. Слово «аскитирий» (askitirion) в ту пору означало монастырь. Пселл
этимологизирует это слово, происходящее от глагола askeo, что означает
«упражняться в аскетической жизни».

51. Фраза не очень понятна, А. Грегуар толкует ее в том смысле, что
Исаак отменил распоряжения не только Михаила VI, но и всех предшествую-
щих императоров.

52. Согласно Платону, весь чувственный мир
является творением демиурга, который, подобно архитектору, создал его по
образу и подобию вечных и неизменных идей.

53. Ветхозаветный патриарх Моисей считался автором Пятикнижия.
В Книге Бытия, входящей в Пятикнижие, излагается легенда о сотворении
мира.

54. Верный своей антикизирующей тенденции, Пселл называет парфянским
сельджукского султана Тогрул-бека. Слова Пселла о султане — явное преуве-
личение: турки-сельджуки в это время распространились на большую
территорию, их отряд захватил Мелитину и Севастию, а Тогрул-бек был
провозглашен «царем Востока и Запада».

55. Т. е. Мустансир.

56. Так мимоходом сообщает Пселл об одном из самых значительных и
драматических событий внутренней жизни Византии периода правления
Исаака Комнина — ссоре между царем и патриархом и низложении Михаила
Кирулария. Конфискации церковного и монастырского имущества, производи-
мые императором, претензии и непримиримый характер патриарха быстро
привели к разрыву между светским и духовным властителями. В ноябре
1057 г., воспользовавшись выездом Михаила из города, царь велел схватить
Кирулария и сослать его на остров Приконис. Непреклонный патриарх отка-
зался добровольно отречься от престола, и царь вынужден был назначить
суд над Кируларием, который должен был собраться в небольшом местечке
фракийского Херсонеса. До суда, однако, дело не дошло, ибо подсудимый,
не дождавшись процесса, умер, вероятно, от сердечного приступа. Роль Пселла
в описанных событиях была весьма значительна. Не исключено, что он был
первым советником царя (см. Аттал., 64 сл.). Именно ему была уготована
функция главного «прокурора» на несостоявшемся процессе.

57. «Раскаявшийся» Исаак велел доставить тело патриарха в столицу и
похоронить его в основанном Михаилом монастыре. Под родней патриарха
прежде всего подразумеваются племянники и сподвижники Михаила — Кон-
стантин и Никифор, которые находились в ссылке вместе с дядей. Оба они
были учениками Пселла, и писатель на протяжении долгого времени состоял
с ними в дружеской переписке.

58. Имеется в виду Константин Лихуд.

59. Отсюда можно заключить, что по крайней мере эта часть «Хроногра-
фии» писалась до смерти Константина Лихуда, т. е. до 1063 г.

60. Под мисами Пселл имеет в виду печенегов.

61. Истр — древнее наименование Дуная.

62. Как и в предыдущих случаях, писатель пользуется античным наимено-
ванием для обозначения народа: геты — здесь узы (торки).

63. Пселл вспоминает о событиях 1046—1047 гг., когда печенеги под ко-
мандованием Тираха, переправившись по льду Дуная, впервые вторглись
в византийские земли.

64. Аргивяне — жители Аргоса в Греции. Гомер так нередко именовал
вообще греков.

65. Исаак Комнин дошел до Триадицы (Софии), где к нему явились послы
угров, с которыми он заключил мирный договор. После этого царь двинулся
на печенегов. Последние тоже поспешили замириться с Комнином, и только
одно печенежское племя во главе с Сельте оказало сопротивление византий-
цам. Сельте, однако, потерпел поражение, и его лагерь был разгромлен.

66. Когда Исаак возвращался из похода, его войско около Ловеча застала
буря (24 сентября 1059 г.), во время которой чуть не погиб сам император.

67. Речь идет о младшем брате Исаака 1 Иоанне Комнине, отце будущего
императора Алексея 1 Комнина. Иоанн получил от Исаака титул куропалата
и был назначен им великим доместиком.

68. Вблизи Онаратополиса, на азиатском берегу Пропонтиды.

69. В истории Продолжателя Скилицы содержится фантастический рассказ
об обстоятельствах смерти Исаака. Во время охоты царь погнался за кабаном,
который, добежав до моря, скрылся в волнах. Исаак же был поражен «свер-
канием молнии» и замертво рухнул с коня (Продолжатель Скилицы, 108).

70. Трехдневный период, по способу исчисления древних врачей, характерен
для малярии (приступы повторяются через день). Таким образом, Пселл пред-
полагает малярию, которую в Византии лечить не умели и которая считалась
тяжелым заболеванием. Императорский же медик предполагает обыкновенную
(однодневную) лихорадку. Додонская чаша и треножник в данном контексте—
синонимы оракулов. В Додоне, в храме Зевса в Эпире жрецы предсказывали
будущие по характеру звучания медной чаши. В Дельфах на золотом тренож-
нике восседала прорицательница — Пифия.

71. Влахерны — район в северо-западной части города, непосредственно
прилегающий к городской стене. Там был расположен Влахернский дво-
рец, который с конца XI в. начал превращаться в главную резиденцию
царей.

72. Пселл перечисляет членов семьи Исаака Комнина: жену, дочь Марию,
брата Иоанн» и племянника (сына сестры Исаака) Феодора Докиана.

73. Т. е. патриарх Константин Лихуд.

74. Пселл употребляет гомеровский эпитет.

75. Пселл возводит род Дук к историческим персонажам
начала Х в., послужившим прототипами героев известной византийской поэмы
о Дигенисе Акрите. Однако прямая генеалогическая связь Константина Х
с этими Дуками весьма сомнительна.

76. Пселл вспоминает о времени, когда мятежное войско провозгласило
императором Исаака Комнина. Константин Дука действи-
тельно был соратником Исаака, однако другие источники ничего не сообщают
о намерении воинов избрать его царем.

77. Исаак Комнин отрекся от власти в декабре 1059 г. Он постригся в мо-
нахи Студийского монастыря, где и скончался 31 мая 1060 г.